БОЛЬШАЯ КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА (10).

Воздушно-космическая оборона №2, 2010 г.

БОЛЬШАЯ КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА (10).

ВРЕМЯ КОРРИНГА, ЦИЦИАНОВА И ГУДОВИЧА. 1801-1809 ГГ.

Идея публикации - генерал-майор Е.Никитенко

В этом номере вниманию читателей «ВКО» предлагаются: причины и повод к Эриванскому походу; положение Закавказского края - дела в Карабахе, в Джарах и в Грузии; неизбежность войны с Персией; прокламации царевича Александра; приготовление к войне Эриванского хана; силы, которыми мог располагать князь Павел Цицианов; занятие Шурагельской области; бой под Эчмиадзином; разгром персидской армии 30 июня.

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

В присоединении к России Мингрелии, Имеретии и Гурии ясно определяется политика князя Павла Цицианова, стремившаяся к тому, чтобы все обломки древнего грузинского царства снова соединить воедино. Он думал завершить великое дело объединения Иверии, которая за 400 лет перед тем была расчленена царем грузинским Александром I и теперь собиралась опять воедино, в одно нераздельное целое при Александре I, императоре русском.

Не должны были уйти от этого и старые вассальные владения Грузии, обложенные ей некогда данью. Ганжа была возвращена. Надо было возвратить и Эривань. Поводом к российскому вмешательству в дела Эриванского ханства послужила уже известная читателям «ВКО» борьба за эчмиадзинский престол между двумя патриархами - Давидом и Даниилом.

Припомним, что еще из Георгиевска Павел Цицианов грозил Эриванскому хану оружием, если тот не восстановит на престоле низложенного им Даниила. Он и теперь обратился к нему с тем же самым требованием. Может показаться непонятной настойчивость, с которой Павел Цицианов действовал в вопросе, по-видимому, второстепенном в сравнении с теми важными задачами, которые предлежали главнокомандующему на Кавказе в то смутное время.

Но если вникнуть в тогдашнее положение дел в крае, то становится очевидным, что Павел Цицианов не мог и не должен был терпеть, чтобы соседственный с Грузией хан, бывший ее данником, позволял себе безнаказанно противиться объявленной ему воле русского императора. Неповиновение Махмут-хана грозило поколебать то значение, которое русская власть приобрела за Кавказом после ганжинского штурма, и поставить в затруднительное положение военачальника, «сильного не численностью войск, а славой их непобедимости».

Но прежде чем перейти к описанию этого похода, скажем несколько слов о том положении, в котором находилось в то время Закавказье. Стоя под Ганжой, князь Павел Цицианов обратился к Ибрагим-хану с грозным посланием.

«Немало удивляюсь тому, - писал он, - что я здесь нахожусь с непобедимыми российскими войсками более месяца, да и шесть дней уже прошло по взятию крепости штурмом, а вы, будучи в таком близком соседстве и должны будучи искать покровительства сильного, не присылаете ко мне гонцов с приветствием. Гордость Джеват-хана омылась кровью, и мне его не жаль, понеже гордым Бог противится. Надеюсь, что вы не захотите ему подражать и будете следовать общему правилу, что слабый сильному покоряется и не мечтает с ним тягаться. Итак, остается вам выбрать лучшую дорогу».

Присоединение ганжинского владения поставило на очередь вопрос о положении ближайших к нему ханов - шекинского и карабахского. Продолжать двойную игру им больше не приходилось. Павел Цицианов не поддавался действию льстивых речей и потребовал от соседей положительных заявлений о их дальнейших намерениях.

«Поелику, - писал князь далее в том же письме, - ганжинское владение вступило в неизмеримое пространство Российской империи, и жители оного соделались любезными детьми России, то я долгом почитаю по званию моему, яко главный начальник края и на Кавказской линии от Каспийского моря до Черного, требовать, чтобы вы возвратили табуны и скот, принадлежащие как покойному Джеват-хану ганжинскому, так и здешним татарам и армянам, отогнанные в ваши владения для безопасности при моем приближении с войсками».

Хан, давно уже считавший себя законным обладателем того, что досталось ему по праву войны таким случайным и неожиданным образом, прислал письмо, которое, как выражался Павел Цицианов, «не заключало в себе ничего, кроме обычных уверток его коварной персидской души».

«Помните, - отвечал ему князь Цицианов, - что сильному свойственно приказывать, а слабый родится затем, чтобы сильному повиноваться. Призываю вас к раскаянию, а не к подданству - мне его не надо; а буде хотите быть живы и покойны, требуемое мною в сем письме выполните».

Не получив ответа, Павел Цицианов приказал полковнику Карягину произвести репрессалию и этим путем вознаградить елизаветпольских жителей. Карабахцы, однако же, были настороже. Вовремя заметив приближение майора Лисаневича с небольшим отрядом, угнали в горы свои стада и табуны. Тогда предприимчивый Лисаневич обратился к другому способу возмездия. Для увеличения населения Елизаветпольского округа Павел Цицианов всеми мерами привлекал туда земледельцев - армян из Карабаха, достигая в то же время этим способом ослабления производительных сил во владении Ибрагим-хана. Поэтому Лисаневич захватил и вывел с собой 250 армянских семей, которые князь Цицианов приказал поселить в елизаветпольском форштадте.

Карабахцы не замедлили в свою очередь ответить россиянам такой же репрессалией. В апреле, когда все полковые табуны ходили на пастьбу верстах в десяти от Елизаветполя, Карягину дали знать о появлении из Карабаха большой партии, намеревавшейся, очевидно, отогнать табун. Посланная на разведку команда из 50 казаков и 10 армян с поручиком Сураковым неосторожно увлеклась погоней и попала в засаду. Сам Сураков, юнкер Вербицкий, сотник Беклешов, 20 казаков и два армянина были изрублены. Остальные рассеялись. Через две-три недели нагрянула другая партия и угнала табун в 290 голов, ходивший под самыми стенами форштадта.

Дело осложнялось. На мирной до этого границе создавался новый театр военных действий, опасный тем более, что персияне готовились уже войти в Карабах и занять Шушу своим гарнизоном. Последнее обстоятельство, однако, испугало самого Ибрагим-бека, не забывшего, какую злобу питали к нему персияне еще со времен Аги-Магомед-шаха.

С занятием Шуши они, конечно, или предали бы его за старые грехи смерти, или по меньшей мере лишили бы наследственных владений. Все это заставило хана призадуматься над своим положением и обратиться к Цицианову за помощью, обещая ему «усердствовать России и хранить к ней верность». Князь Цицианов не замедлил воспользоваться таким благоприятным оборотом дела.

«Хотя по поведению вашему, - отвечал он хану, - не следовало бы мне вступаться и брать вас в защиту от персиян, которые по своему обыкновению выкололи бы вам глаза или отрезали нос или уши; хотя, повторяю, мне следовало бы, напротив, предать вас в их руки и потом уже отнять у них Шушу, но, подражая неизреченному милосердию моего Государя, который, подобно светлому дневному солнцу красному, греет, питает, благотворит и освещает всех желающих наслаждаться им, объявляю вам священным, громким и преславным именем Императора и Самодержца всея России, что Он соизволяет даровать вам прощение, предает все забвению и приемлет вас в блаженное Всероссийской империи подданство с тем, чтобы вы соблюли верность непоколебимую, утвердив то своею присягой, отдали крепость русскому войску, дали бы в аманаты старшего вашего сына и для оказания подданства платили бы дани 10 тысяч червонных».

Хан, не зная в точности, придут ли к нему персияне, колебался принять эти условия, но в то же время и страшился малейшего повода к разрыву и прекращению переговоров с русскими. Не давая решительного ответа, он принял тем не менее действенные меры к охране наших границ. Таким образом, относительное спокойствие Елизаветпольского округа, по крайней мере на время, было обеспечено.

Князь Павел Цицианов, отвлеченный делами Мингрелии и Имеретии, не настаивал со своей стороны на немедленном вступлении Шеки и Карабаха в русское подданство и решил отложить это дело до более удобного времени.

То же самое, можно сказать, происходило и в Джарской области, где россиянам по необходимости приходилось довольствоваться пословицей «худой мир лучше доброй ссоры». Джарцы по-прежнему не спешили с уплатой податей и по-прежнему уклонялись от исполнения своих обязательств. Однако напуганные последними погромами, они по крайней мере оставляли в покое Кахетию.

В самой Грузии также не было полного спокойствия. Признаки явного мятежа обнаруживались уже среди горных племен: мтиулинцев, гудомакарцев и др., грозивших увлечь за собой в общий поток и соседнюю с ними Осетию. Ахалцыхский паша держал наготове лезгин и при удобном случае, конечно, не затруднился бы наводнить ими Карталинию.

НЕМАЛО УДИВЛЯЮСЬ ТОМУ, ЧТО Я ЗДЕСЬ НАХОЖУСЬ С НЕПОБЕДИМЫМИ РОССИЙСКИМИ ВОЙСКАМИ БОЛЕЕ МЕСЯЦА, ДА И ШЕСТЬ ДНЕЙ УЖЕ ПРОШЛО ПО ВЗЯТИЮ КРЕПОСТИ ШТУРМОМ, А ВЫ, БУДУЧИ В ТАКОМ БЛИЗКОМ СОСЕДСТВЕ И ДОЛЖНЫ БУДУЧИ ИСКАТЬ ПОКРОВИТЕЛЬСТВА СИЛЬНОГО, НЕ ПРИСЫЛАЕТЕ КО МНЕ ГОНЦОВ С ПРИВЕТСТВИЕМ. ГОРДОСТЬ ДЖЕВАТ-ХАНА ОМЫЛАСЬ КРОВЬЮ, И МНЕ ЕГО НЕ ЖАЛЬ, ПОНЕЖЕ ГОРДЫМ БОГ ПРОТИВИТСЯ. НАДЕЮСЬ, ЧТО ВЫ НЕ ЗАХОТИТЕ ЕМУ ПОДРАЖАТЬ И БУДЕТЕ СЛЕДОВАТЬ ОБЩЕМУ ПРАВИЛУ, ЧТО СЛАБЫЙ СИЛЬНОМУ ПОКОРЯЕТСЯ И НЕ МЕЧТАЕТ С НИМ ТЯГАТЬСЯ. ИТАК, ОСТАЕТСЯ ВАМ ВЫБРАТЬ ЛУЧШУЮ ДОРОГУ. Из письма князя Павла Цицианова Ибрагим-хану

Персия готовилась к войне. Покорение джарцев и особенно падение Ганжи произвели сильное впечатление в Тегеране, где справедливо полагали, что князь Павел Цицианов на этом не остановится. Вот почему дальнейшие события, следовавшие одно за другим, присоединение к русским владениям Мингрелии, Имеретии и Гурии, переговоры с Карабахским ханом и угроза Эривани могли послужить сигналом уже к открытой войне между Россией и Персией.

Война эта не была объявлена официально. Однако персидские войска уже группировались на территории современного иранского Азербайджана и готовились идти на помощь к Эриванскому хану. В то же время царевич Александр, этот злой гений Грузии, рассылал прокламации и письма, приглашая именитейших князей Кахетии и Карталинии восстать на охрану и собственных прав, на защиту природных царей и искать опоры у могущественного повелителя Ирана. К этим прокламациям присоединились и шахские фирманы.

«Известно, - говорилось в одном из них, - обращенном к старейшинам и всему населению Кахетии, - что Грузия составляет часть иранских владений. По оплошности грузинских царей русские уже начали помышлять утвердиться в этой стране. Александр-мирза и Теймураз-мирза прибыли к нашему двору. Наша высочайшая воля состоялась для оказания покровительства этим царевичам и отторжения Грузии от проклятых русских. А потому ныне, удостаивая их высочеств монаршими милостями, командировали мы их к наследнику нашему Аббас-мирзе, которого отрядили в Грузию с 50-тыс. армией. Царевичи будут находиться при нем и служить в его отряде. Мы же сами снимемся из столицы и направимся в Грузию, а оттуда в Кизляр. По милости Божией, те страны будут очищены от гяуров, русские истреблены мечами победоносных воинов и царевичи будут утверждены в Грузии. А потому вы должны собрать свои ополчения и быть в готовности, чтобы по прибытии армии в те страны содействовать ей в истреблении русских».

В апреле 1804 г. Мирза-Шефи, министр Фет-Али-шаха, действительно известил всех соседних владельцев, «что повелитель его, подобный Искандеру, с войсками, волнующимися, как море, двинулся из столицы своей в г. Баме, которому по случаю таковой чести стал бы завидовать небесный рай».

Те из князей, которые находились с царевичем Александром в Персии, в свою очередь старались действовать на соотечественников посредством духовенства. Один из них, Иосиф Андроников, в апреле 1804 г. писал митрополиту бодбийскому, «что шах, весьма разгневанный на русских, двинул такие войска, что увлекают они за собой горы и долы. Его державство говорит, что славные войска его должны идти до Кизляра и Моздока. Не слыхано и не видно ранее было такого колеблющего землю войска. Я думаю, что всю грузинскую землю они изроют на девять аршин. Вы много перенесли мучений от русских за Багратидов. Постарайтесь же и потрудитесь, чтобы искра Грузии не погасла. Сам шах собственноручно опоясал Александра мечом, и перстень ему велел сделать, и Грузию ему же пожаловал».

Огромные силы, собранные персиянами, страшили грузин. Но князь Павел Цицианов не придавал им особого значения так же, как пренебрегал и возмутительными прокламациями царевичей. Он был глубоко убежден в непоколебимой верности грузинского народа. Одиночные случаи измены или побеги в Персию его не смущали.

Это был только естественный результат брожения, которое в то время переживало грузинское общество. Слишком мало прошло времени для того, чтобы в народе могли изгладиться воспоминания о Багратидах, целое тысячелетие носивших царский венец. Их не было уже на престоле, но, удаляясь, они не могли оставить в крае своих друзей и приверженцев, пользовавшихся их милостями, сохранивших о них благодарную память и втайне, быть может, вздыхавших о тех порядках, которые при них существовали. Сознание государственной пользы, выразившейся в акте присоединения к России, забвения своих интересов и отрешения от личных выгод рано еще было требовать от каждого. Павел Цицианов благоразумно предоставил это действию времени.

Что касается Персии, то князь прежде всего заботился о том, чтобы как можно скорее захватить в свои руки важную Эриванскую область и этим по возможности отдалить от грузинской территории театр войны, становившейся уже неизбежной.

В мае 1804 г. в Тифлис к князю Павлу Цицианову прибыл персидский чиновник с письмом от первого министра, который именем шаха требовал, чтобы русские очистили Грузию, так как шахиншах, если до сих пор и терпел пребывание россиян в иранских областях, то только потому, что полагал видеть в них купцов, прибывших для торговли. В этом же роде писал князю Павлу Цицианову и хан Эриванский.

«На глупые и дерзкие письма, каково было ханское, с прописанием в нем еще повелений, словами льва, а делами теленка, Баба-хана, - писал ему Цицианов, - русские привыкли отвечать штыками».

Он советовал ему призвать на помощь «неустрашимого государя государей, чтобы вместе с ним помериться силами с купцами, недавно Ганжу из-под сильной руки его вырвавшими, яко товар персидских материй».

Положение Эриванского хана, поставленного между двумя огнями, было поистине затруднительным. С одной стороны, его страшила участь упрямого Ганжинского хана, и он заискивал у Павла Цицианова. С другой стороны, персияне грозили хану немедленным низложением, если заметят в нем какое-нибудь колебание.

Обстоятельства заставили Эриванского хана в конце концов склониться на сторону того, кто был ближе, то есть Персии. Он начал деятельно вооружаться. Опасаясь измены преданных России армян, которые, оставаясь в его области, могли влиять на ход военных действий, хан приказал собрать четыре тысячи семей и выселить их на время войны в турецкие владения.

Князь Цицианов поспешил воспользоваться этим обстоятельством «для заселения опустошенной Грузии». Посланный им архиепископ Иоаннес, несмотря на бдительный надзор персидских чиновников, сумел направить переселенцев не в Карскую область, а в нашу Памбакскую провинцию с тем, чтобы они навсегда уже оставались в России. Часть этих армян (около 2 тыс. семей) осела тогда в Лорийской степи. Остальные две тысячи достигли Тифлиса и здесь составили нынешнее население Авлабара и Гаретубани.

На пути в Тифлис переселенцы, будучи настигнуты персиянами, выдержали много схваток, перенесли страшные лишения, но все же отбились от врагов «благодаря своей храброй защите и в особенности мужественному спокойствию женщин».

Теперь посмотрим, какими силами располагал князь Цицианов для предстоящей борьбы и какое число войск он мог выставить в поле. Во всем Закавказье из российских войск находилось в то время только семь пехотных полков. Они были размещены в следующих пунктах.

Кавказский гренадерский был придвинут к границам Имеретии. 17-й Егерский и батальон Севастопольского полка защищали Елизаветпольский округ. Два остальных батальона севастопольцев несли караульную службу в Тифлисе. 9-й Егерский полк охранял Карталинию, а Кабардинский и 15-й Егерский - Кахетию. Тронуть их оттуда было нельзя. Наконец, два батальона Тифлисского полка стояли в Памбакской провинции, а третий прикрывал горные промыслы на Борчалинской дистанции.

ПОМНИТЕ, - ОТВЕЧАЛ ЕМУ КНЯЗЬ ЦИЦИАНОВ, - ЧТО СИЛЬНОМУ СВОЙСТВЕННО ПРИКАЗЫВАТЬ, А СЛАБЫЙ РОДИТСЯ ЗАТЕМ, ЧТОБЫ СИЛЬНОМУ ПОВИНОВАТЬСЯ. ПРИЗЫВАЮ ВАС К РАСКАЯНИЮ, А НЕ К ПОДДАНСТВУ - МНЕ ЕГО НЕ НАДО; А БУДЕ ХОТИТЕ БЫТЬ ЖИВЫ И ПОКОЙНЫ, ТРЕБУЕМОЕ МНОЮ В СЕМ ПИСЬМЕ ВЫПОЛНИТЕ. Из письма князя Павла Цицианова Ибрагим-хану

Из числа этих войск в экспедиционный отряд могли быть назначены только два батальона тифлисцев, уже стоявших в Памбаке на Эриванской границе, Кавказский гренадерский полк да шесть рот 9-го Егерского полка, снятых с тех постов, которые они занимали в Карталинии. Но так как общая численность всех этих частей не достигала даже 2,4 штыка, князь Павел Цицианов вынужден был вызвать с Кавказской линии еще один полк - Саратовский пехотный, который и прибыл к самому началу кампании. Таким образом, под командой князя Цицианова сосредоточились 3 тыс. 572 чел. пехоты при 12 орудиях, три эскадрона нарвских драгун, три сотни линейных казаков и 200 грузинских князей и дворян, выступивших под предводительством бывшего своего сардаря князя Орбелиани.

Вот с этими силами князь Цицианов думал не только взять Эривань, но и утвердить владычество России между двумя морями - Черным и Каспийским, сделав реку Аракс границей России и Персии.

Пока часть экспедиционного отряда собиралась в 8 верстах от Тифлиса в м. Соганлуке, Кавказский гренадерский полк и два батальона тифлисцев при восьми орудиях под командой генерал-майора Тучкова заняли Шурагельскую область, принадлежавшую эриванскому хану. Разгоняя толпы персидской конницы, следившей за передвижениями россиян, отряд приблизился к м. Гумры (затем, до советской власти, г. Александрополь), занятому уже неприятелем, и стал на крепкой позиции. Здесь присоединились к нему два армянских архиепископа, прибывшие с сотней конных армян. От них узнали, что невдалеке находятся до 2 тыс. армянских семей, бежавших из Эривани, и что виденный на пути персидский отряд, при котором находились грузинские царевичи Александр и Теймураз, прибыли именно с тем, чтобы или вернуть беглецов назад, или истребить их до последнего человека.

Для спасения эти несчастных генерал Тучков с зарей 10 июня двинулся к Гумрам и встретил неприятеля на пути около сел. Караклиса. Завязалась перестрелка. Заметив запальчивость, с которой бросалась в атаку персидская конница, Тучков ввел в дело один батальон, а с остальными быстро обошел персиян и занял в тылу у них узкий горный проход - единственный путь, по которому они могли возвратиться в лагерь. При известии об этом ужас овладел персиянами. Напрасно храбрейшие из них пытались проложить дорогу оружием. Картечь разбрасывала их толпы. Неприятель был вынужден бежать в окрестные горы. Тучков занял Гумры и дал возможность переселенцам продолжить свой путь.

Через два дня в Гумры прибыл сам Цицианов и, сосредоточив здесь свой отряд, 15 июня двинулся к Эчмиадзинскому монастырю. Персияне нигде не показывались, но зловещие огни маяков, зажигаемых очевидно при приближении отряда, показывали, что они следят за движением россиян. На заре 19 июня войска услыхали далекий колокольный благовест и, думая, что это монастырь готовится к торжественной встрече русских, ускорили марш.

Но монастырь давно уже был занят неприятелем. Генерал Портнягин, первый прискакавший сюда с грузинами и линейными казаками, был встречен из монастырских садов таким перекрестным огнем из ружей и фальконетов, что вынужден был остановиться. Грузины и казаки быстро спешились, выбили персиян из окрестных садов, но ворваться в монастырскую ограду без пехоты не смогли. Пехота между тем подошла только к вечеру, крайне утомленная 44-верстным трудным переходом по знойной безводной степи, и занятие монастыря было отложено до следующего утра.

Но утром обстановка уже изменилась. 30 июня, еще не взошло солнце, как вдруг показались значительные персидские силы (не менее 12 тыс. бойцов), которые двигались прямо на лагерь россиян. Это был авангард персидской армии, которая под предводительством Аббас-Мирзы прибыла прежде россиян к Эривани. Бой ограничился, однако, с нашей стороны только сильным артиллерийским огнем. Войска, построенные в каре, взаимно фланкировавшие друг друга, встречали и разметывали персидскую конницу картечью всюду, куда бы она ни обращалась.

Тогда персияне, обскакав наши фланги, устремились к обозу, который еще только подходил к Эчмиадзину. Потеря обоза, шедшего под слабым прикрытием, конечно, представляла большую опасность, но два эскадрона нарвских драгун, высланных Павлом Цициановым из главного каре, с такой стремительностью ударили по огромным толпам персидской конницы, что та не выдержала и скрылась за монастырскими стенами. Устроившись за ними, персияне снова атаковали наших драгун, но понесли еще большие потери. В ходе схватки поручик Ланг, прикрывший с несколькими бойцами полковые штандарты, был отрезан, но пробился через неприятеля, спас себя и штандарты.

Разбирая действия начальников в этом бою, Цицианов писал государю: «Не могу не заметить, что в Тифлисском полку шестью фланкерами командовали три офицера, тогда как и одного довольно было; а Кавказского гренадерского полка шеф генерал Тучков рекомендует к наградам разных начальников и множество офицеров, когда дело у него до картечи даже не доходило. Нарвского же драгунского полка офицеров не могу не одобрить. Поелику общий глас по всему лагерю об отличном действии сих двух эскадронов свидетельствовал тогда же. А равно не могу не хвалить наивящще и майора Терского войска (фамилия в донесении не упомянута. - ММХ), сражавшегося со своими казаками с отличной храбростью и метавшегося во все опасности».

Бой окончился только вечером. Незнакомые с европейской тактикой персияне были поражены упорным сопротивлением горсти солдат, которых рассчитывали истребить при первом налете, и еще быстрее, чем появились, исчезли под выстрелами россиян. Напрасно Аббас-Мирза, прискакавший из главного лагеря, пытался остановить свою кавалерию. Но страх был сильнее угроз, и бежавшие персияне увлекли его за собой.

«День сей почитать можно было бы за день совершенной победы нашей, - доносил Цицианов, - если бы не омрачался оный оплошностью некоторых начальников». Так, утром 20 июня, когда обоз только подходил к позициям россиян и был всего в полутора верстах от лагеря, от него отстали две телеги - одна артельная, а другая с палаточным ящиком. Начальник прикрытия майор Токарев, видя, что со стороны Эчмиадзина скачет персидская конница, приказал выпрячь лошадей и, бросив эти повозки, с остальными благополучно прибыл в лагерь. Персияне захватили обе телеги. И это дало им повод потом утверждать, что они отбили русский обоз. Цицианов был возмущен поступком Токарева.

«Имея при себе 120 человек, - писал он государю, - Токарев мог бы отступить с боем и не бросая повозок, ибо из лагеря, который находился так близко, ему, конечно, подали бы помощь».

ОГРОМНЫЕ СИЛЫ, СОБРАННЫЕ ПЕРСИЯНАМИ, СТРАШИЛИ ГРУЗИН. НО КНЯЗЬ ПАВЕЛ ЦИЦИАНОВ НЕ ПРИДАВАЛ ИМ ОСОБОГО ЗНАЧЕНИЯ ТАК ЖЕ, КАК ПРЕНЕБРЕГАЛ И ВОЗМУТИТЕЛЬНЫМИ ПРОКЛАМАЦИЯМИ БЕГЛЫХ ГРУЗИНСКИХ ЦАРЕВИЧЕЙ. ОН БЫЛ ГЛУБОКО УБЕЖДЕН В НЕПОКОЛЕБИМОЙ ВЕРНОСТИ ГРУЗИНСКОГО НАРОДА. ОДИНОЧНЫЕ СЛУЧАИ ИЗМЕНЫ ИЛИ ПОБЕГИ В ПЕРСИЮ ЕГО НЕ СМУЩАЛИ

Другой, не менее прискорбный для князя Цицианова случай заключался в том, что во время сражения командир Саратовского пехотного полка подполковник Сербинов не позволил людям поднять и унести тело убитого солдата (вероятно, чтобы не замедлять движения). Персияне между тем воспользовались этим - «отрезали убитому голову и с гордостью унесли с собой».

«Потеря двух телег и головы солдата, - доносил Цицианов государю, - есть вещь не необыкновенная; но войск Вашего Императорского Величества генералу сие чувствительнее других держав потому, что они к оному не привыкли».

Брать укрепленный Эчмиадзинский монастырь Цицианов посчитал уже излишним. Оставив его в стороне, князь двинулся к сел. Канакиру, где была единственная переправа через р. Зангу. Полковник Цехановский с 9-м Егерским полком выбил из него неприятеля и, захватив переправу, тотчас привел в оборонительное положение замок, располагавшийся посреди селения. Здесь Цицианов оставил весь вагенбург под прикрытием батальона Саратовского полка, а две роты послал занять Эчмиадзин, который персияне бросили сами, как только заметили наше движение к Эривани.

30 июня войска перешли р. Зангу и, обойдя стороной Эриванскую крепость, направились прямо на главный лагерь наследного персидского принца. Он был расположен верстах в восьми от Эривани и с фронта прикрывался глубоким скалистым ущельем. 9-й Егерский полк, отправив назад свою артиллерию, начал атаку одной пехотой. На глазах отряда, последовательно выбивая неприятеля с окружающих высот, наконец остановился перед крутым утесом, загородившим дорогу. Далее идти было некуда.

Оказалось, что проводники, испуганные огнем неприятеля, приняли слишком вправо и потеряли путь, который вел в персидский лагерь. Оставаться в таком положении было, однако, невозможно. Осмотрев утес, достигавший 50-саженной высоты, и поблагодарив егерей, проложивших своей грудью дорогу для остального отряда, Павел Цицианов приказал генералу Тучкову сменить их батальоном Кавказского гренадерского полка. Едва приказ был отдан, как командир батальона полковник Козловский, «жадный к славе и оказанию храбрости», впереди всех устремился на страшный утес.

До какой степени труден был этот подъем, можно судить по тому, что из целого батальона только 40 человек с самим Козловским и майором Осиповым добрались до гребня. Осипов был тут же убит, но Козловский ударил в штыки с такой силой, что неприятель, занимавший утес, был сброшен вниз. Безумный страх овладел персиянами. Вся 27-тысячная армия Аббас-Мирзы, стоявшая в лагере, бросилась бежать и скрылась за Араксом.

Через несколько часов в Эриванском ханстве не осталось ни одного персиянина. Победа была полная, но материальный урон неприятеля не был велик. Преследовать персиян было некому - ни кавалерии, ни артиллерии у Цицианова под рукой не было. К счастью, в это время появились 30 человек гребенских и терских казаков, взобравшихся на гору по следам пехоты. Они кинулись преследовать бегущих и, врубившись в их толпы, отбили 4 знамени и столько же фальконетов. Богатый лагерь почти со всем имуществом также остался в наших руках.

Продолжение следует

Воздушно-космическая оборона №3, 2010 г.

БОЛЬШАЯ КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

Время Кнорринга, Цицианова и Гудовича. 1801-1809 гг.

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Идея публикации - генерал-майор Е. Никитенко

В этом номере вниманию читателей «ВКО» предлагаются эпизоды, связанные с блокадой Эривани в 1804 г., поражением персиян под стенами крепости 15 июля 1804 г., подвигом генерала Портнягина, поражением грузинской конницы, геройской смертью майора Монтрезора, военным советом и его решениями, снятием блокады Эривани и дальнейшими планами князя Павла Цицианова.

Раннее утро 2 июля 1804 г. застало русские войска передвигающимися на другие позиции, которые со всех сторон поясом охватывали крепость. Главная квартира со всей кавалерией и батальоном Кавказского гренадерского полка Симоновича расположилась на северной стороне города в большом предместье, где находились городской базар, мечеть и здание караван-сарая, несколько левее, напротив ханского сада стоял батальон Саратовского полка с генералом Портнягиным.

С восточной стороны Эривани заняли позицию два батальона кавказских гренадеров с генералом Тучковым, а левее их - тифлисцы с генералом Леонтьевым, так как западная часть крепости прилегала к самой Занге, где для наблюдения за ней 9-й егерский полк был переправлен за реку и занял обширные сады, лежавшие напротив ханского дома.

Более войск не было, и для наблюдения за южной стороной крепости ограничились только возведением редута, для защиты которого назначены были остальные две роты Саратовского полка под командованием майора Нольде. Для связи же редута с лагерем Тифлисского полка между ними на мухалетском бугре поставили большой редант на 40 человек, отделенных также от майора Нольде.

Переговоры, начатые эриванским ханом, очевидно, с тем чтобы выиграть время, не привели ни к чему. Цицианов повторил ему прежние условия: немедленно восстановить на патриаршем престоле Давида, сдать крепость и признать российского императора за своего государя. Со своей стороны Цицианов обещал сохранить за ханом наследственную власть и прежние права, но с тем чтобы он ежегодно платил 80 тысяч рублей дани. Хан выражал согласие на все эти условия, за исключением одного - сдачи крепости, и писал, что русские войска занимать ее не должны. Переговоры на этом и закончились.

Между тем получены были сведения, что Аббас-Мирза снова переправился на левый берег Аракса и стал на Гарни-чае, куда 14 июля 1804 г. на помощь к нему подошел сам Баба-хан.

Таким образом, разбросанные вокруг Эривани малочисленными отрядами русские войска должны были продолжить блокаду уже под угрозой сорокатысячной армии. Цицианов решил, однако, что блокады не снимет, и приказал войскам даже в случае нападения на них персиян и вылазки из города удерживать все занятые ими посты, как бы дорого это ни стоило. «Ибо я считаю постыдным делом, - говорил он, - снять блокаду и тем исполнить желание неприятеля».

Ожидать нападения пришлось недолго, и в ту же самую ночь с 14 на 15 июля 1804 г. под стенами крепости разыгралась кровавая битва.

Вечером 14 июля лазутчики дали знать князю Цицианову, что в гарничайский лагерь прибыл из Тавриза сам Баба-хан со значительными силами и что неприятель в ту же ночь намеревается атаковать блокадное расположение.

Едва Цицианов разослал приказ, чтобы войска готовы были к отпору, как в два часа утра сильная ружейная стрельба в отряде генерала Леонтьева возвестила о нападении неприятеля. Лагерь Тифлисского полка, мухалетский бугор и редут Нольде были атакованы почти одновременно. Часть неприятельских войск, перейдя на правую сторону Занги, кинулась на лагерь Цехановского, но, встреченная огнем и штыками егерей, была отброшена назад и потеряла знамя. Прогнанный отсюда неприятель оставил в покое егерей и, переправившись обратно за речку, принял живое участие в атаке, которая шла на редут Нольде.

Оборона этого редута принадлежит к числу замечательнейших подвигов, нечасто встречающихся в военной истории. Надо сказать, что целая рота Саратовского полка накануне была отправлена из редута с провиантским транспортом в караван-сарай и не успела еще возвратиться. Поэтому в редуте оставались всего только 56 человек для его защиты. Пять часов оборонялся Нольде с этой горсткой людей и, несмотря на то, что из шести офицеров четыре выбыли из строя, а из 56 нижних чинов остались способными к бою лишь 39, да и то наполовину израненные, он не только продолжал защиту, но делал еще вылазки и три раза прогонял неприятеля, пытавшегося залечь под редутом.

Стойкая оборона, «превосходящая всякое воображение», писал Цицианов, приводила в удивление даже самого Баба-хана. Но редут уже был близок к падению, когда на помощь к нему неожиданно явился полковник Цехановский. Не имея возможности переправиться через Зангу, он с противоположного берега реки открыл сильный огонь в тыл неприятеля и тем заставил его прекратить атаки и отойти от редута.

«Никакой офицер, - доносил Цицианов, - не мог заслужить Георгиевский крест 4-й степени справедливее, как сей Саратовского мушкетерского полка майор Нольде 1-й». Вместе с тем главнокомандующий обращал внимание государя и на заслуги полковника Цехановского, отличным распоряжением которого редут был обязан спасению.

«Полковник Цехановский, - писал Цицианов, - поставил 9-й егерский полк, состоявший в большинстве из рекрут, никогда не слыхавший свиста пуль, на такую ногу, что он служит удивлением для целого отряда, со мною находящегося».

Не так счастливо отделался Мухалетский редант, малочисленный гарнизон которого не мог удержать неприятеля. Персияне ворвались в укрепление и, конечно, истребили бы его защитников, если бы в эту минуту не подоспели две роты Тифлисского полка, посланные генералом Леонтьевым (на реданте убиты офицер и семь нижних чинов, которым персияне успели отрезать головы и унести их с собой). Между тем нельзя не заметить, что положение и самого Леонтьева в это время было в высшей степени критическое.

Атакованный внезапно огромными силами, он не успел занять позицию, назначенную ему впереди мухалетского бугра, и вынужден был прислонить свой левый фланг к высокой горе, занятой уже неприятелем. Поражаемый выстрелами сверху, он в короткое время потерял 8 офицеров и 120 солдат, но переменить позицию, когда неприятель вел фронтальную атаку, не было возможности. Тогда известный своей храбростью поручик Лабинцев вызвал охотников и, бросившись с ними на гору, сбил неприятеля. Но удержаться на ней он не смог и, подавленный свежими силами, отступил к отряду.

«Озлобленный контузией и почитая неудачу нарушением своей воинской чести», Лабинцев вновь устремился на гору, вторично сбил персиян и на этот раз поддержанный еще командой капитана Кушелева удержал за собой позицию. С занятием горы дальнейшие усилия персиян не имели успеха, и они отступили с огромной потерей.

«Не могу не ходатайствовать, - писал Цицианов, - о перемене генерал-майору Леонтьеву ордена Св. Анны 2-го класса на таковой же, алмазами осыпанный, яко твердостью своей и мужеством славу оружия удержавшего, хотя позицией своей и погрешил, подойдя к горе и подвергнув редут майора Нольде опасности удалением от онаго».

С ним вместе Цицианов испрашивал следующий чин и орден Св. Анны 3-го класса поручику Лабинцеву, «яко служившему в оный день украшением войска российского».

Остается сказать о действиях эриванского хана, который одновременно с персиянами сделал сильную вылазку и атаковал северное предместье, где помещалась главная квартира. Это был пункт важнейший во всей блокадной линии по своему стратегическому положению.

«Если бы неприятель, - писал Цицианов, - им овладел, то сообщение с левым берегом Занги было бы прервано, 9-й егерский полк отрезан, а все обозы, магазины и казна очутились бы в руках неприятеля».

К счастью, вылазка была встречена храбрым Симоновичем, который после четырехчасового боя штыками выбил неприятеля из предместья и потом гнал его до самой крепости, положив на месте более 400 человек. «Остальные наши войска, расположенные на этом пункте, - как писал Цицианов, - мало содействовали победе, ограничиваясь отражением неприятеля пушечной стрельбой, а батальоны кавказских гренадер, находившиеся в отряде Тучкова, и совсем почти не приняли участия в деле».

Придавая огромное значение особенно отражению эриванского хана, Цицианов просил государя о производстве Симоновича в полковники, «яко офицера храброго и отличного в военных науках, имевшего уже ордена Георгия, Анны 2-го и Владимира 3-го класса…» «Чем скорее такие офицеры, как он, - писал Цицианов, - выйдут в высшие чины, тем более будет выигрывать служба Вашего Императорского Величества. Усердие мое налагает на меня обязанность со всей откровенностью, хотя и со стеснением сердца, донести, что никогда чиновников, не знающих своего дела, так много не было, как ныне, и ни от какой иной причины, как от того, что они, проходя службу на крыльях ветра, не имеют времени приобретать военное искусство практикой». Так откровенно писал Цицианов о своих сподвижниках, отдавая им должное, но не скрывая и их недостатков.

Общие потери наших войск в этом бою, продолжавшемся с двух часов ночи до часу пополудни, состояли из 13 офицеров и 173 нижних чинов. Неприятель же потерял два знамени, два фальконета и более тысячи убитых, в числе которых находились три хана и 250 чиновников.

«О плене, - доносил Цицианов, - я не считаю за нужное упоминать как о неважном, поелику во избежание расхода на провиант я не приказал забирать онаго». Мера жестокая, но, к сожалению, в военное время иногда неизбежная.

ПОЛКОВНИК ЦЕХАНОВСКИЙ ПОСТАВИЛ 9-й ЕГЕРСКИЙ ПОЛК, СОСТОЯВШИЙ В БОЛЬШИНСТВЕ ИЗ РЕКРУТ, НИКОГДА НЕ СЛЫХАВШИЙ СВИСТА ПУЛЬ, НА ТАКУЮ НОГУ, ЧТО ОН СЛУЖИТ УДИВЛЕНИЕМ ДЛЯ ЦЕЛОГО ОТРЯДА, СО МНОЮ НАХОДЯЩЕГОСЯ. Из донесения князя Павла Цицианова о бое 14 июля 1804 г. под Эриванью

Так окончилось это замечательное дело. Три тысячи русских солдат, разбросанных на огромном пространстве вокруг сильной крепости, вынуждены были сражаться на четыре фронта. Они выдержали бой с 40-тысячной армией, отразили вылазку и не только удержали за собой позицию, но нанесли противнику такое поражение, после которого он не осмелился уже тревожить блокадный корпус. Справедливо говорит Зиссерман, что все эти подвиги нам кажутся теперь баснословными. А между тем они были действительно и, скажем более, если бы их не было, нам никогда бы не удержаться в Закавказье.

Разбитая под Эриванью персидская армия разделилась на две части: Баба-хан отошел к селению Канакир, а Аббас-Мирза по-прежнему расположился на Гарни-чае. Цицианов поспешил воспользоваться разобщением неприятельских сил. Он поручил Портнягину, храбрость которого была ему известна, сделать ночное нападение на лагерь наследного персидского принца. Отряд был составлен из частей различных полков, всего 670 человек пехоты при шести орудиях; конницу составляли 30 линейных казаков, сотня грузинских князей и сотня персиян, набранных Джафар-Кули-ханом хойским, незадолго перед тем прибывшим в наш лагерь искать покровительства русского государя.

Портнягин выступил в ночь с 24 на 25 июля 1804 г. Сначала все шло благополучно. Отряд миновал передовые неприятельские посты и уже приближался к персидскому лагерю, когда всадники Джафара наехали на пеший пикет, дали залп и подняли тревогу. Из персидского лагеря тотчас стала выезжать конница, а между тем гонцы полетели в Канакир к Баба-хану, и не прошло двух часов, как Портнягин стоял уже лицом к лицу со всей 40-тысячной персидской армией.

Наступила одна из тех страшных минут, когда начальнику приходится решать роковую дилемму: потерять ли оружие и сохранить жизнь сотням солдат или же сохранить честь оружия и заплатить за это сотнями жизней?

Портнягин выбрал последнее. Свернувшись в каре, он шаг за шагом стал отходить назад, окруженный и подавляемый в сорок раз превосходящим его неприятелем. Скоро вся артиллерийская прислуга выбыла из строя. Офицеры сами заряжали орудия и исполняли при них обязанности нижних чинов. Четырнадцать с половиной часов и на протяжении 20 с лишним верст шла непрерывавшаяся битва. Портнягин с честью вышел из этого критического положения и возвратился, потеряв 64 человека, но не оставил в руках неприятеля никакого трофея. Даже тела убитых были принесены в лагерь.

Донося о беспримерном отступлении Портнягина, Цицианов писал, «что оно превышает всякую победу, ибо как персидские войска, так и город, в виду коего сие происходило, увидели свое ничтожество».

Торжествуя победу заранее, персияне дали о ней знать эриванскому хану, и с крепости в честь ее весь день гремела салютационная пальба. Но к вечеру выстрелы смолкли. Эриванцы с удивлением увидели русское каре, возвращавшееся в стройном порядке, среди несметных окружавших его неприятельских полчищ.

Все эти отдельные геройские подвиги не могли изменить, однако, общего положения дел под Эриванской крепостью. Хан, опираясь на содействие персидской армии, упорствовал в сдаче города, а Цицианов, не имея осадных орудий, не мог принудить его к этому силой.

Между тем обстоятельства начали принимать для россиян все более и более неблагоприятный оборот. Вслед за сорокаградусной июльской жарой вдруг наступили холодные дождливые августовские дни. В войсках - значительная смертность. Одной из многих жертв желчной горячки сделался тогда, к прискорбью всего отряда, и храбрый шеф 9-го егерского полка полковник Цехановский. О смерти Цехановского Цицианов донес «со стесненным сердцем». Он писал государю, что «так как 9-й егерский полк подвигами и попечением Цехановского доведен до высочайшей степени храбрости и исправности, то приемлет смелость просить о помещении в оный полк шефа, если не равного покойному Цехановскому, то ему подобного».

Бедствие усиливалось еще от недостатка провианта, который давно уже выдавался в половинном количестве. Его дополняли обыкновенно фунтом мяса, но в последнее время и мясо можно было добывать не всегда.

Персидская армия, не смевшая приближаться к россиянам на пушечный выстрел, тем не менее, наводнила страну легкими конными партиями, которые пользовались каждой оплошностью, чтобы нападать на одиночных людей, на небольшие транспорты, на фуражиров и, можно сказать, держали россиян самих в блокаде.

Бороться с этим злом не было возможности. Пехота не могла гоняться за конными шайками, а кавалерии у нас не было. Драгуны служили пешими, так как большую часть лошадей их за неимением подвод пришлось употребить под вьюки для перевозки провианта из Эчмиадзина. Обозы, ожидаемые из Грузии, не приходили, а те запасы, которые были при россиянах, видимо, истощались.

Чтобы уменьшить расход провианта, Цицианов решил отправить в Тифлис всю грузинскую дружину, не привыкшую к трудностям осенней кампании. Они ждали только оказии. Но грузинские князья не хотели, однако, ею воспользоваться и выступили из лагеря одни в ночь с 7 на 8 августа 1804 г. Проводником взялся быть сын известного мелика Абова - юный Ростом-бек, который еще в начале кампании собрал горсть храбрецов, исполнявших (кроме пикетной службы) еще и обязанности летучего отряда.

Два раза проводил он сквозь неприятеля наши небольшие команды с провиантом и боевыми запасами и пошел в третий, чтобы проводить грузинскую конницу. На этот раз счастье ему изменило. Нет никаких документов, которые передали бы подробности последовавшей затем катастрофы, но из показаний нескольких уцелевших грузин можно составить приблизительно верную картину постигшего их бедствия.

Отойдя не более 30 верст от лагеря, они остановились на ночлег, по всей вероятности, до того оплошно, что ночью царевич Александр с тремястами всадниками нагрянул на их бивуак и почти всех уничтожил. Только 20 человек «разного звания людей» прискакали в Караклис с вестью о гибели товарищей. Сколько убили в ту роковую ночь грузин, в точности неизвестно, но до 150 князей с их дворянами были захвачены в плен, и в их числе находился бывший сардарь грузинских войск генерал-майор князь Иван Орбелиани. Всех отвезли в Тавриз и заключили в тюрьмы, забив в кандалы и одев на шеи тяжелые колодки.

Персиянами был захвачен вместе с другими и Ростом-бек, получивший в этом бою три тяжелые сабельные раны. Царевич Александр приказал отправить его прямо к Аббас-Мирзе, зная, какую ненависть питал последний к карабахским меликам, истребившим лет за восемь перед тем в своих родных лесах персидский отряд, бывший под начальством родного дяди наследного принца.

Аббас-Мирза приказал бросить Ростома отдельно от прочих пленников в ту самую темницу, в которой уже томился один из русских сторонников - патриарх Даниил. Потом Аббас-Мирза потребовал Ростома к себе и сказал ему: «Если хочешь быть жив, то прими сейчас магометанство». Ростом отказался и отвечал стихами, которые теперь уже перешли в народные песни. Аббас-Мирза приказал предать Ростома жестоким мукам, и юноша умер под пытками, не отступив от Христа.

«Сколько ни виноваты сему несчастному и неприятному приключению сами князья, - писал Цицианов, - но происшествие сие должно возгордить Баба-хана, потерявшего было уже всякую надежду к получению и самомалейшей поверхности над нами… Тем не менее первостатейность родов князей, попавшихся в плен, налагает обязанность стараться силою или деньгами возвратить оных; но первое по позднему времени быть не может, а о последнем приемлю смелость испрашивать высочайшего повеления».

В чем заключалось высочайшее повеление, в архиве сведений нет, но Цицианов деятельно заботился об освобождении пленных и между прочим писал Ахмед-хану тавризскому, искавшему когда-то российского покровительства: «Вот благоприятный случай показать усердие ваше к России освобождением князей и дворян, находящихся вместе с сардарем князем Орбелиани в Тавризе. Будьте уверены, что я не упущу на деле показать свою благодарность. Если же ваше высокостепенство предпочло бы сей связи дружества, мною вам предлагаемой, некоторую сумму денег, то я могу от 1000 до 1500 червонцев за выкуп их заплатить, уверив притом, что вручу посланному в память нашей дружбы подарок, достойный моего и вашего сана».

Просьба эта, как видно, не имела успеха, потому что князь Орбелиани еще долго томился в плену и только в следующем году был отбит у персиян партией наших шамшадильских татар.

Успех над грузинской конницей настолько поднял дух персиян, что царевич Александр с шеститысячным войском появился в Памбакской провинции на наших сообщениях с Грузией. К нему пристали казахские, шамшадильские и борчалинские татары. Они начали грабить армян, которые бежали под охрану русского войска. В самом Тифлисе поднялась такая тревога, что даже из дома главнокомандующего стали вывозить в крепость бумаги, казну, ценные вещи, и этим вызвали еще большее смятение среди горожан. Если прибавить, что джарцы и дагестанские лезгины, пользуясь общим замешательством, усилили свои набеги, а бунт осетин на Военно-Грузинской дороге прекратил всякое сношение Тифлиса с кавказской линией, то станет понятно, почему не только в Грузии, но даже в Петербурге считали отряд Цицианова обреченным на неизбежную гибель.

Но среди общего уныния не падал духом только тот, кому император Александр поручил охрану Грузии. «Где Бог, священное имя Вашего Величества и непобедимые войска Ваши, - писал Цицианов государю, - там никаких гибельных следствий ожидать невозможно». И он продолжал упорно стоять под Эриванью.

Между тем с появлением царевича в Памбаке положение россиян под крепостью делалось с каждым днем затруднительнее. Надо сказать, что еще выступая в поход, князь Цицианов приказал весь провиант, заготовляемый в Тифлисе и собираемый в Казахе за счет денежной подати, перевозить в Караклис, имевший для нас значение операционной базы. В Караклисе поставлен был целый батальон пехоты с майором Ходжаевым, обязанностью которого была как дальнейшая отправка транспортов в Эриванский отряд, так и охрана внутреннего спокойствия в самой провинции. Ходжаев не был способен к такой сложной деятельности, а распоряжения Цицианова относительно провианта и вовсе не были исполнены ни им, ни в Тифлисе.

Часть его, правда, была заготовлена, но правитель Грузии генерал-лейтенант князь Волконский, затрудняясь сбором подвод, предписал комиссариату закупать хлеб в Памбакской провинции и доставлять его средствами самих продавцов. Комиссионеры возражали, что этим путем ничего заготавливать нельзя, а Волконский требовал буквального исполнения его приказаний. За этими пререканиями и бесконечной перепиской время было упущено, и теперь, при появлении в крае персиян, уже не знали, как за это взяться.

Недовольный и правителем Грузии, и Ходжаевым, главнокомандующий заменил последнего майором Монтрезором, командовавшим в блокадном корпусе батальоном Тифлисского полка. Он лично знал его как храброго, распорядительного штаб-офицера и был уверен, что он исправит все ошибки Ходжаева, восстановит сообщение с Тифлисом и примет все меры к скорейшей доставке транспорта, который наконец отправлен был из Тифлиса.

Монтрезор выступил из-под Эривани 19 августа со сборной командой в 110 человек при одном орудии. Под началом майора находились Кавказского гренадерского полка прапорщик Верещага, 2 унтер-офицера, 1 барабанщик и 36 рядовых; Тифлисского полка поручик Ладыкин, 1 унтер-офицер и 15 рядовых; Саратовского полка прапорщик Чирец, 2 унтер-офицера, 1 барабанщик и 30 рядовых; 9-го егерского полка 1 унтер-офицер и 10 рядовых; Нарвского драгунского полка унтер-офицер и 10 рядовых; всего: 1 штаб-офицер, 3 обер-офицера и 110 нижних чинов.

Майор Монтрезор со своей командой не прошел и несколько верст, как был окружен персидской конницей, к которой на каждом шагу прибывали все новые толпы казахских и борчалинских татар. Пренебрегая неприятелем, Монтрезор два дня прокладывал себе дорогу штыками. Но на третий, 21 августа, спускаясь с гор в Памбакскую равнину к селению Сарали, увидел издали главные силы царевича Александра, продвигавшиеся со стороны Караклиса. Вскоре шесть тысяч персиян обложили малочисленный русский отряд. Царевич потребовал сдачи. Монтрезор отвечал, что смерть предпочитает постыдному плену.

ЯКО СЛУЖИВШЕМУ В ОНЫЙ ДЕНЬ УКРАШЕНИЕМ ВОЙСКА РОССИЙСКОГО. Из донесения князя Павла Цицианова о бое 14 июля 1804 г. под Эриванью. Такими словами главнокомандующий характеризовал поведение под огнем противника поручика Лабинцева, для которого князь испрашивал следующий чин и орден св. Анны 3-го класса

Раздраженный отказом, царевич двинул в атаку разом все свои силы. Монтрезор принял бой, но когда все патроны были израсходованы, он сбросил с себя мундир и, обратившись к солдатам, сказал: «Ребята! Я больше вам не начальник. Спасибо за храбрость и службу. Теперь тот, кто хочет меня покинуть, может спасаться».

Позволением этим, однако, никто не воспользовался, кроме одного барабанщика. Остальные же дали последний залп и кинулись в штыки на неприятеля. В несколько минут отряда не стало. Самого Монтрезора персияне нашли после боя изрубленным на пушке, которую он, как видно, защищал до последнего мгновения. С ним рядом были убиты все три офицера, а из 110 солдат один бежал, 15 тяжелораненых были захвачены в плен, а остальные 94 человека погибли.

«Со стесненным сердцем, - писал Павел Цицианов государю, - доношу о потере храброго сего офицера, который, будучи в самом начале сражения ранен, предпочел в верности своей лучше положить себя и команду, нежели отдать неприятелю пушку».

С уничтожением отряда Монтрезора Цицианов потерял надежду на получение из Грузии продовольствия. А когда вслед за тем персидская конница выжгла на корню весь хлеб вокруг Эривани и неотвратимый голод начал угрожать осаждающим, главнокомандующий признал наконец необходимым собрать военный совет, постановления которого выражены в следующем акте: «Протокол, 31 августа 1804 г. учиненный в военном совете под председательством генерала от инфантерии князя Цицианова, из господ - генерал-майоров: шефа Кавказского гренадерского полка Тучкова, состоявшего по армии Леонтьева, шефа Нарвского драгунского полка Портнягина, 9-го егерского полка Майнова, Кавказского гренадерского полка подполковника Симоновича и артиллерии подполковника барона Клодт фон Юргенсбурга 2-го».

Перечислив сначала все известные уже нам причины, как то: бездеятельность казахского моурава, не собравшего хлеба в своей дистанции, гибель отряда майора Монтрезора и невозможность доставления транспортов из Караклиса, недостаток в блокадном корпусе провианта, выдаваемого неполной дачей, истребление хлеба в окрестностях Эчмиадзина и Эривани персиянами, против чего главнокомандующий не мог противопоставить силы, не имея у себя кавалерии, и, наконец, письмо Мамед-хана Эриванского, который обнадеживал сдать крепость только по уходе из края персидских войск, протокол продолжает: «Соображая сии причины, а также опасность отступления и вредные последствия, от онаго произойти могущие как в умах соседей, так и в самой Грузии, где еще привязанность к России не вовсе укоренилась, главнокомандующий предложил военному совету на выбор два средства: штурм или отступление. Посему по долгом рассуждении генерал-майор Портнягин предложил штурм. С ним согласился главнокомандующий, предвидя вредные последствия от отступления, но должен был уступить большинству голосов, то есть генерал-майорам Тучкову и Леонтьеву, полковнику Майнову и подполковникам Симоновичу и барону Клодт фон Юргенсбургу, кои согласились на снятие блокады. Посему в военном совете положено отступить, что и исполнить 2 сентября, для чего употребить два дня на приготовления, а между тем сделать вид оказательства к штурму, на каковой конец начатую брешь-батарею окончить и стрелять в крепостную стену» (следуют подписи).

4 сентября войска сняли блокаду и слабо преследуемые персиянами стали отходить в свои пределы. В Эчмиадзине во время дневки князь Цицианов приказал архиепископу Иоаннесу собрать все драгоценности первопрестольного монастыря, которые не успели еще вывезти оба патриарха (Давид и Даниил), и на одиннадцати вьюках отправить их в Тифлис под прикрытием Кавказского гренадерского полка. Из Эчмиадзина войска прошли через абаранское поле и мимо Сарали 14 сентября 1804 г. прибыли в Караклис, главное селение Памбакской провинции.

В Сарали князь Цицианов со всеми офицерами отряда посетил могилу храброго Монтрезора и его честных и верных сподвижников. Желая увековечить память их доблестного подвига, Цицианов приказал поставить над братской могилой обелиск и сам написал на нем эпитафию. Говорят, что эпитафия была достойна полководца. Но, к сожалению, землетрясение 8 октября 1827 г. разрушило памятник, а вместе с ним погибла и драгоценная надпись. Обелиск возобновил князь Воронцов, ревниво оберегавший все, что касалось наших исторических памятников, но и он не смог возобновить эпитафии.

Среди неудач, сопровождавших в последнее время Эриванский поход, князь Цицианов отмечает с удовольствием, что несмотря на трудное положение наше, архиепископ Иоаннес, побуждаемый неограниченным усердием к пользам России, все-таки вывел на жительство в Грузию 11 тысяч армянских семей, которым Цицианов сам назначил места под заселение. Поступок Иоаннеса Цицианов ставил так высоко, что исходатайствовал ему высочайший рескрипт, которым до назначения патриарха ему предоставлялось первенствующее место над армянским духовенством в Грузии и была пожалована драгоценная панагия.

Неудача под Эриванью глубоко опечалила князя Цицианова. Он не скрывал своего сожаления, что в числе его сподвижников не было ни Карягина, ни Цехановского, решительность которых повлияла бы и на остальных членов совета. Эта же мысль проглядывает и в письме его к государю. «Не могу без стеснений сердца видеть себя, - писал он, - в течение тридцатилетней моей службы вторым только в российской армии генералом, принужденным снять из-под города блокаду, не взявши его (Павел Цицианов имел в виду неудачное обложение Хотина князем Голицыным в 1769 г.). Но повинуясь закону, смел ли я с одним генералом Портнягиным против пяти взять на себя штурм. Между тем вред, из отступления произойти могущий в умах соседей и самой Грузии, есть неизъяснимый. Сверх того, число больных при блокаде простиралось до 800 человек, из коих труднобольные приговором военного совета осуждались, так сказать, на смерть; и из всеподданнейшего подношения ведомости о числе умерших и вновь заболевших при отступлении, Ваше Императорское Величество, по сострадательному сердцу Вашему, усмотреть изволите колико пагубны для человеческого рода таковые генералы, каковы Тучков и Леонтьев, так же, как и штаб-офицеры, составлявшие совет, из коих полковник Майнов происходит из аудиторов. Не могу я поставить в число сих недостойных военной службы офицеров только одного подполковника Симоновича, зная, что он начал службу в цесарских войсках, к излишней осторожности наклонных, да и под Ганжею, быв в совете также против штурма, сам на оный пошел».

Из приложенной к этому донесению ведомости видно, что в течение 10-дневного обратного перехода в Грузию, то есть с 4 по 14 сентября 1804 г., заболели 450 человек и из них умерли 5 офицеров и 140 нижних чинов. «Кои, - прибавляет Цицианов, - без отступления, может быть, и не померли бы. Удостоверительно можно сказать только, что число убитых на штурме не могло превзойти оное».

ГДЕ БОГ, СВЯЩЕННОЕ ИМЯ ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА И НЕПОБЕДИМЫЕ ВОЙСКА ВАШИ, ТАМ НИКАКИХ ГИБЕЛЬНЫХ СЛЕДСТВИЙ ОЖИДАТЬ НЕВОЗМОЖНО. Из донесения князя Павла Цицианова государю

Император Александр старался успокоить и утешить огорченного князя. «Одно неудовольствие, какое я имею, - отвечал он, - есть то огорчение, в котором вы находитесь. Никто, конечно, кроме вас, не станет сравнивать происшествий под Хотиным с настоящим случаем, но многие отдадут справедливость как предприимчивости духа вашего, так и тому, что вы столь малыми силами так много сделали в одну кампанию».

И Павлу Цицианову за эриванский поход пожалована была аренда в 8 тысяч рублей и орден Св. Владимира 1-го класса. Снятие блокады Эривани, разумеется, не могло не увеличить того значения, которым пользовалась эта крепость в глазах азиатов. Павел Цицианов писал товарищу министра иностранных дел князю Чарторыйскому, что взятие ее и уничтожение вероломного хана теперь являются мерой уже необходимой.

Он не хотел далее откладывать этого дела и рассчитывал взять Эривань зимой. «Хотя переход через снеговой хребет, отделяющий Эривань от Грузии, - писал он, - и весьма затруднителен, но зато блокирующие войска приобретут ту выгоду, что не будут иметь против себя сорокатысячного неприятеля, и Эривань будет взята в самое короткое время…» «Если же обстоятельства принудят отложить поход до начала весны, - писал он далее, - то необходимо будет содействие каспийской флотилии, которая возьмет Баку и угрозой занять Зензили и Рящ (Энзели и Решт) заставить Баба-хана держать в той стороне главные силы».

Но ни того, ни другого князю Цицианову не пришлось исполнить. Зимняя экспедиция не состоялась потому, что некомплект в полках, расположенных в Грузии, доходил, как оказалось, до 5 тысяч бойцов и идти в поход было не с кем, а весной персияне сами вторглись в наши пределы, и падение Эривани отложено было на целые 23 года.

Продолжение следует

Воздушно-космическая оборона № 5, 2010 г.

БОЛЬШАЯ КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

ГЕНЕРАЛ НЕСВЕТАЕВ ПОНЯЛ, ЧТО ВСЯ СИЛА МЯТЕЖНЫХ ОСЕТИН ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ВЫЗВАННОЙ ИМИ ПАНИКЕ ДА В ОТСУТСТВИИ СО СТОРОНЫ РОССИЯН ЕДИНСТВА ДЕЙСТВИЙ И РАСПОРЯДИТЕЛЬНОСТИ.

Время Кнорринга, Цицианова и Гудовича. 1801-1809 гг.

Общее возмущение тагаурцев и мтиулетцев. Действия против них князя Волконского и генерала Талызина. Неудовольствие князя Цицианова. Царевичи Юлон и Парнаоз. Взятие мятежниками Ларса и Степанцминда. Отступление майора Мело. Критическое положение края. Гибель казачьего полка Рышкина. Возвращение князя Цицианова в Грузию. Генерал Несветаев и усмирение осетинского бунта. Экспедиция князя Цицианова в Осетию.

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Ознакомившись в Тифлисе с истинным состоянием дел, князь Павел Цицианов убедился, что опасность, грозившая Тифлису, вовсе не так велика и что «страхи, видимые Волконским, только в его глазах и понятиях таковыми были…»

«Князь Волконский, - писал Павел Цицианов государю, - на деле показал, что ему всякого войска мало, имея распоряжения в голове, удаленные от генеральских. Что в Сомхетии и Шамшадили бунтовали татары, тому никто иной причиной, как он сам, севши в Тифлис и пребывая в недвижимом состоянии. А если бы он взял хотя бы один батальон с Алазани, как я ему предписывал еще 3 августа, и ударил бы в толпы бунтующих татар, то тогда ни партия царевичей не смела собираться, ни персияне показываться и даже столь ожидаемый Волконским штурм не мог бы иметь места, ибо кто мог отважиться атаковать город Тифлис, зная, что со всех сторон войска приспеть могут на помощь… Между тем, готовясь к отражению мнимого штурма, устраивая батареи и распределяя войска обще с армянами, он привел в уныние и робость всех к нам приверженных и умножил число неблагонамеренных, которые видя начальника в таких осторожностях, похожих на излишние, стали гордиться своею над ним поверхностью…»

Чтобы поправить дело, теперь оставалось одно - идти самому. И князь Цицианов во главе отряда численностью всего в 350 штыков двинулся к Анануру, чтобы освободить его из блокады.

КНЯЗЬ ВОЛКОНСКИЙ, ГОТОВЯСЬ К ОТРАЖЕНИЮ МНИМОГО ШТУРМА, УСТРАИВАЯ БАТАРЕИ И РАСПРЕДЕЛЯЯ ВОЙСКА ОБЩЕ С АРМЯНАМИ, ПРИВЕЛ В УНЫНИЕ И РОБОСТЬ ВСЕХ К НАМ ПРИВЕРЖЕННЫХ И УМНОЖИЛ ЧИСЛО НЕБЛАГОНАМЕРЕННЫХ, КОТОРЫЕ, ВИДЯ НАЧАЛЬНИКА В ТАКИХ ОСТОРОЖНОСТЯХ, ПОХОЖИХ НА ИЗЛИШНИЕ, СТАЛИ ГОРДИТЬСЯ СВОЕЮ НАД НИМ ПОВЕРХНОСТЬЮ…

«Но пока я шел, - пишет он государю, - храбрый генерал-майор Несветаев все кончил без помощи моей, и от Владикавказа до сего города по числу сражений и числу побед определяемо было. Страх и ужас поселены в обывателях, мосты построены и дороги исправлены по-прежнему…»

Обращая внимание государя на столь быстрое усмирение, так непохожее на все, что делалось здесь в течение трех месяцев, Цицианов добавлял, «что он лично ни мало не участвовал в этих успехах и что все обязан только поседевшему под ружьем генералу Несветаеву».

Таким образом, на сцене Кавказской войны является новое лицо, которому суждено было оставить крупный след в наших военных действиях за Кавказом.

Генерал Несветаев был шефом Саратовского пехотного полка, прибывшего, как было сказано, в Тифлис перед самым Эриванским походом. Цицианов доносил тогда государю, «что полк так выправлен и поставлен в такую фигуру, так одет и такой корпус офицеров имеет, что мало подобных ему полков, уверен, что и в сражении не опоздает отличиться. Обоз и лошади в удивительно хорошем состоянии, несмотря на трудный поход; а потому шеф онаго полка генерал-майор Несветаев, проведший полк с Белого моря до Каспийского и сохранивший его в толико совершенном состоянии, достоин всемилостивейшего Вашего благоволения».

Самого Несветаева в то время при полку не было. Он был задержан служебными делами на линии, а потому не мог уже проехать, так как сообщение Владикавказа с Грузией было прервано. Следя из Владикавказа за неудачным ходом наших военных действий, Несветаев понял, что вся сила осетин заключается в вызванной ими панике да в отсутствии со стороны россиян единства действий и распорядительности.

Он написал об этом командующему войсками на Кавказской линии генералу Глазенапу, который отправил к нему две роты Казанского полка и приказал присоединить к ним во Владикавказе еще батальон казанцев, два казачьих полка (Рышкина и Быхалова) и идти на мятежников.

Одного из этих полков в то время уже не существовало. Но Несветаев отозвался, «что наряженный отряд и без полка Рышкина почитает достаточным для открытия коммуникации с Грузией».

С шестью казанскими ротами и казаками Быхалова Несветаев 17 сентября быстро двинулся в горы и, прежде чем неприятель опомнился, завладел Балтой, Ларсом, прорвался через Дарьяльское ущелье и захватил сел. Степан-цминда. Царевич Парнаоз, подоспевший сюда из Ананура со значительными силами, был отброшен и заперся в башнях Сиона.

Сион в тот же день был взят штурмом, и пока Быханов со спешенными казаками и ротой казанцев преследовал разбитого царевича по ущелью Терека, Несветаев захватил в свои руки Крестовый перевал и, спустившись в Грузию, быстро подошел к Анануру, имея в виду важное значение этого города как пункта, в котором сходились дороги из Кахетии и Карталинии. Объятые страхом, мятежники бежали, и Ананур был занят без боя. В то же время две роты, стоявшие перед Мцхетом, перешли в наступление, взяли Душет и загнали почти трехтысячное скопище горцев в теснины Гударети.

Мятеж был усмирен одним смелым ударом. Из Ананура Несветаев отправил небольшие отряды по всем направлениям и в несколько дней не только совершенно восстановил сообщение по всей Военно-Грузинской дороге, но и заставил жителей строить мосты, очищать и исправлять испорченные дороги. По представлении князя Цицианова генерал-майору Несветаеву за эти действия пожалован был орден св. Владимира 3-й степени, минуя четвертую.

Покинутый всеми, царевич Парнаоз пытался бежать в Эривань, но в 40 верстах от Тифлиса, на переправе через Куру в Демурчасалах был настигнут летучим отрядом князя Томаса Орбелиани и захвачен в плен.

«Спешу донести Вашему Величеству, - писал Павел Цицианов, - о том, что одна из гидр, раздирающих Грузию междоусобной войной, поймана и заключена в благородную неволю». Оба царевича были высланы на жительство: Юлон - в Тулу, Парнаоз - в Воронеж.

Осетинский мятеж был подавлен. Но князь Цицианов, не довольствуясь этим, в конце 1804 года сам предпринял экспедицию в осетинские горы. Не имея особого значения в общем ходе военных дел на Кавказе, так как целью движения было только наказание нескольких селений за ослушание, экспедиция эта заслуживает внимания как первый опыт зимнего похода кавказских войск в ущелья снегового хребта.

Выше уже было сказано о печальной участи, постигшей Донской казачий полк и партию рекрут при переходе их через главный хребет Кавказа. Весть об этом достигла главнокомандующего на пути в Тифлис. Цицианов, огорченный уже неудачей под Эриванью, кипел от негодования на Волконского. Потеря целого полка в самое критическое время, потеря не в сражении, а в стычке с «мужиками», как он называл осетин, выводила его из себя. Во всеподданнейших своих донесениях он осыпал правителя Грузии горькими укоризнами, обвиняя его в трусости и неспособности.

Из письма князя Павла Цицианова государю

Устроив наскоро дела в Тифлисе, Цицианов выехал 16 октября 1804 года в Ананур для водворения порядка на Военно-Грузинской дороге. Здесь после появления генерала Несветаева возмущение разом прекратилось. Оставалось только наказать главных виновников и принять меры к отвращению беспорядков на будущее время. Затем настала для лиахвинских осетин очередь расплаты за нападения на донских казаков.

Цицианов хотел сначала поручить поиск в Осетию генералу Несветаеву, заслужившему его особое доверие своим молодецким движением из Владикавказа к Анануру. Но Несветаев оказался необходимым для приведения в порядок Саратовского мушкетерского полка. Карягин и Портнягин были заняты в других частях края, а остальным начальникам Цицианов не доверял после поданного ими голоса против штурма Эривани.

Вследствие этого решился он лично отправиться для наказания осетин «и выручки от них всего полка Рышкина лошадей и части людей, буде остались». «Я предпринял сим малым отрядом, - доносил Павел Цицианов государю, - не смея и не имея вверить иному кому по новому роду войны и для наших войск незнакомой, каковую в сих, подобных альпийским горам, надлежало весть».

Отряд, собранный в Цхинвале, состоял из 170 человек Кавказского гренадерского полка, 306 егерей 9-го Егерского полка, 200 казаков из остатков полка Рышкина и двух легких орудий. Прибыв в Цхинвал в первых числах ноября 1804 года, Цицианов занялся приготовлениями к походу. Из частной его переписки видно, что он не скрывал всех трудностей зимней экспедиции в горы, но тем не менее не считал возможным отступить от решительных требований, предъявленных им лиахвинским осетинам. Сверх возвращения всех пленных и лошадей Цицианов поставил условие: все башни сломать, из всякого селения дать аманата (заложника) из лучших домов со своим содержанием с тем, что за всякую доказанную проказу они будут высылаться в Россию в солдаты или на заводы.

Слух о смерти Павла Цицианова под Эриванью проник и в глухие горные ущелья. Осетины не верили, что предъявленные им требования исходят от грозного главнокомандующего, и не спешили с их выполнением.

«За новость скажу, - писал Цицианов из Цхинвала графу Михаилу Семеновичу Воронцову, - что я убит, что нашли солдата, похожего на меня и наряженного в мое платье, чтобы Грузию пугать. Так-то осетины думают и так легковерием играют здешние бояре. Послал, чтобы пришли посмотреть. Не знаю, как пойду, если не послушают требования все возвратить».

Отряд выступил из Цхинвала 13 ноября 1804 года вверх по ущелью Лиахвы и в два перехода, не встретив сопротивления, достиг сел. Джава. Здесь Цицианов предъявил осетинам свои требования. Переговоры длились целые сутки. Осетинские дипломаты умышленно затягивали их, но Цицианов прервал пустые разговоры и 16 ноября после полудня пошел к сел. Крожа, расположенному при соединении Чривского ущелья с Лиахвинским. Расстояние от Джавы до Крожи, хотя и не превышает 6 или 7 верст, потребовало от войска величайшего напряжения сил. Колонна следовала по узкой тропе, извивавшейся среди густого леса, с горы на балку и с балки в гору. Осетины, скрываясь за деревьями и скалами, почти безнаказанно стреляли по людям, занятым расчисткой пути для артиллерии.

Цицианов имел утешение видеть, что войска, им предводимые, не затрудняются в непривычной для них обстановке. «Надобно было, - доносил он, - дорогу расчищать, два орудия и четыре ящика на себе тащить и драться при всем том по горам, занятым неприятелем в таких местах, им известных, а нам незнакомых, где и трус храброго убивать мог безопасно. Все сие исполнено было с невероятным успехом, и род войны, для российского войска неизвестный, показал, что оно и к ней способно, хотя и с потерею немалой, то есть 5 убитых и 12 раненых».

САРАТОВСКИЙ ПЕХОТНЫЙ ПОЛК ТАК ВЫПРАВЛЕН И ПОСТАВЛЕН В ТАКУЮ ФИГУРУ, ТАК ОДЕТ И ТАКОЙ КОРПУС ОФИЦЕРОВ ИМЕЕТ, ЧТО МАЛО ПОДОБНЫХ ЕМУ ПОЛКОВ, УВЕРЕН, ЧТО И В СРАЖЕНИИ НЕ ОПОЗДАЕТ ОТЛИЧИТЬСЯ. ОБОЗ И ЛОШАДИ В УДИВИТЕЛЬНО ХОРОШЕМ СОСТОЯНИИ,НЕСМОТРЯ НА ТРУДНЫЙ ПОХОД; А ПОТОМУ ШЕФ ОНАГО ПОЛКА ГЕНЕРАЛ-МАЙОР НЕСВЕТАЕВ, ПРОВЕДШИЙ ПОЛК С БЕЛОГО МОРЯ ДО КАСПИЙСКОГО И СОХРАНИВШИЙ ЕГО В ТОЛИКО СОВЕРШЕННОМ СОСТОЯНИИ, ДОСТОИН ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО ВАШЕГО БЛАГОВОЛЕНИЯ.

После заката солнца Цицианов подошел к сел. Крожа, расположенному на ровном месте. В лесистой части ущелья Лиахвы осетинские жилища строились из дерева, а для защиты служили каменные башни. Крожинские жители встретили отряд выстрелами, но «Бог и ура в полчаса времени доставили нам селение, из которого жители по малом сопротивлении бежали» (Павел Цицианов).

В Кроже отряд простоял три дня, занимаясь разрушением башен, составлявших, по объявлению Цицианова, всю осетинцев силу как против начальства, так и беспрестанных драках между собой. Крожинцы просили помилования, но отказались дать аманатов в залог покорности. Истощив все способы словесного убеждения, Цицианов приказал предать селение огню.

«Не могу изъяснить, - доносил он государю, - с каким отвращением на сию меру строгости вынужден был я решиться, тем паче, что в 35-летнюю мою службу сия необходимость встретилась со мною в первый раз».

Это «знамение варварской войны имело полный успех: при виде пылающего селения не только крожинцы, но и окрестные селения Хвце и Мугут поспешили предоставить аманатов и обязались выдать имущество, награбленное у казаков.

Верхние селения продолжали, впрочем, упорствовать, рассчитывая, очевидно, на недоступность их в зимнюю пору. Павел Цицианов сам сознавал опасность дальнейшего похода и потому медлил с решительными действиями. «Три дня, - записано в его журнале, - употреблено было на переговоры как по здешнему обычаю, так и потому, что я предпочитал сию меру неминуемой потере наших солдат, сколько по затруднительному переходу до селений Кошки, Чипрани и Роки, столько и потому, что снегу напало выше колена, а при молодом снеге снежные обрывы или аваланши неизбежны. Дорога же лежала в лесу, во многих местах пересеченному засеками, и надлежало при всем том четыре раза переходить через Лиахву, местами по брюхо лошади».

Переговоры не привели ни к чему. «Не желая дать осетинцам над собою поверхности и дабы показать силу российского оружия там, где она одна действует», Павел Цицианов выступил 26 ноября в сел. Кошки. Люди шли гуськом узкой тропой в густом лесу. На протяжении каких-нибудь 10 верст пришлось столько же раз отпрягать два трехфунтовых единорога и переносить их на руках. Для двукратной переправы пехоты через быструю и холодную Лиахву собирали лошадей со всего отряда, причем Цицианов не делал исключения и для своего коня.

Везти орудия далее небольшого селения Елбакиант-кари оказалось невозможным. Цицианов оставил их здесь с прикрытием, а сам с отрядом прошел вверх по ущелью еще пять верст и остановился ночевать при отселке Хутуант-кари. Осетины не оказывали весь день почти никакого сопротивления. Все потери российского отряда ограничивались только одним раненым казаком. Цицианов, впрочем, не обманывал себя на этот счет. Ему было известно, что горцы собрались при засеке в густом лесу в трех верстах выше Хутуант-кари. Ожидая жаркого дела, он с места ночлега послал команду для вырубки просеки, достаточной для доставки единорогов с Елбакиант-кари.

К утру 27 ноября орудие было уже при отряде. Обширная засека, защищаемая 700 осетин, преграждала путь наступления по обоим берегам Лиахвы. Обойти ее было нельзя. Разделив отряд на две колонны, по одной с каждой стороны ущелья, Цицианов атаковал преграду и овладел ею после упорного боя, длившегося целый час.

Осетины еще два раза тщетно пытались остановить отряд при переправе через Лиахву. К закату солнца колонны подошли к сел. Кошки, расположенному на высокой горе.

Потери отряда в этот день состояли из трех убитых и 18 раненых, по большей части тяжело, потому что осетины, стреляя сверху, делали продольные раны. Потери горцев Цицианов не приводит, справедливо замечая, что некому было считать их тел в непроходимом лесу и на неприступных горах. Но явное доказательство понесенных ими потерь видел в том, что на другой же день, то есть 28 ноября, из всех окрестных селений и даже из-за главного хребта, с верховьев Ардона, явились в лагерь старшины с просьбами о пощаде. Со всех сторон начали приводить пленных казаков и рекрут, лошадей, награбленное оружие и имущество.

БОГ И УРА В ПОЛЧАСА ВРЕМЕНИ ДОСТАВИЛИ НАМ СЕЛЕНИЕ, ИЗ КОТОРОГО ЖИТЕЛИ ПО МАЛОМ СОПРОТИВЛЕНИИ БЕЖАЛИ.

Из письма князя Павла Цицианова государю

Цицианов был очень доволен таким благоприятным оборотом дела, так как он избавлял его от необходимости рискованного похода к верховьям Лиахвы. Хотя от сел. Кошки до Роки считается не более десяти верст, но они могли обойтись дороже, чем весь уже пройденный путь. Снег, падавший три дня подряд, покрыл землю на два и более аршина и сделал невозможной доставку провианта из Джавы. Самое сел. Роки лежит выше пояса лесов. Здесь жилища уже не деревянные, а каменные. В случае сопротивления войскам пришлось бы брать штурмом каждую отдельную саклю, конечно, с большими потерями.

«Здешние места, - писал Павел Цицианов графу Михаилу Воронцову, - ни Чардаклу, ни Закаталу, ни Тагаурским местам не подобны. Жалею, что тебе не можно было видеть здешних мест. Было бы сказать, что в Петербурге. Представь себе, что я в четырех агажах от Эльборуса».

Здесь, однако, явная ошибка, понятная при недостаточном познании в то время положения снежных вершин Кавказа. Цицианов принял за Эльбрус гору Брутсабзели, имевшую по форме сходство с Эльбрусом.

В сел. Кошки Цицианов прожил до половины декабря, терпеливо ожидая возвращения награбленных лошадей и оружия. Многое было уже перепродано хищниками в Имеретию и Рачу. Цицианов не принимал никаких отговорок и требовал возвращения всего сполна. Наконец 13 декабря отряд выступил в обратный путь и 17 декабря прибыл в Цхинвал. По донесению Цицианова, на вознаграждение потерей Донского полка и рекрут не доставало только немногого.

Продолжение следует

Воздушно-космическая оборона №6, 2010 г.

БОЛЬШАЯ КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

Время Кнорринга, Цицианова и Гудовича. 1801-1809 гг.

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Идея публикации - генерал-майор Е. Никитенко

Происшествие в Шурагельской области в 1804-1805 гг. Блистательный поход Несветаева. Присоединение к России Шурагельского султанства. Присоединение ханств Карабагского и Шекинского.

Пока князь Цицианов громил мятежных осетин, генерал Несветаев прибыл к своему полку в Караклис. Ознакомившись с положением дел в соседней Шурагельской области, он обратил внимание главнокомандующего на полную возможность отторгнуть Шурагель от Эриванского ханства. Обстоятельства действительно складывались в то время весьма благоприятно для выполнения этого плана.

Надо сказать, что еще в сентябре 1804 г., возвращаясь из Эривани, князь Цицианов склонял шурагельского правителя Будаг-султана к добровольному принятию русского подданства. «Быв известен, - писал он ему, - что когда Грузия состояла под управлением грузинских царей, почтенные шурагельские султаны служили им и находились под их властию. Теперь, когда Грузия третий год уже покоится под кроткою и миролюбивою властию моего государя, призываю вас вступить в высокое покровительство и подданство всероссийское, быв уверен, что под кротким ея правлением найдете вы мир и собственное ваше благо… Та дань, которую вы теперь платите хану, будет уменьшена, и вы, обще с вашими подвластными, испытаете столь неизреченно милосерд государь император ко всем, ищущим его покровительства».

Подданство это тогда не состоялось. Будаг-султан был в нерешимости. Он одинаково опасался и русских, и персиян, и эриванского хана. Правда, отступление князя Цицианова от Эривани не подняло во мнении шурагельского правителя значения его сюзерена, в бессилии которого он убедился в том же самом походе. Но чтобы стереть с лица земли маленькое султанство, не требовалось и особенной силы.

В Эривани между тем стали замечать его колебания. Тогда Будаг-султан, чтобы отклонить от себя подозрения, сделал набег на русские границы и отогнал скот у памбакских армян. Партией предводительствовал сын его, а потому Цицианов принял это за явное нежелание султана быть в русском подданстве и взглянул на него уже как на соседа-врага, с которым церемониться нечего.

Когда Несветаев потребовал возвращения отбитого скота, а между тем задержал десять шурагельских жителей, Цицианов не одобрил этого распоряжения. «Я не считаю, - писал он Несветаеву, - чтобы подобное средство было прилично для непобедимых российских войск, а потому предписываю вам отпустить задержанных шурагельцев, а самому, если только возможно, сделать репрессаль, идти в самый Арктик, разорить имение Будаг-султана и взять его самого».

Это было в январе 1805 г. Саратовский полк, сильно потерпевший в Эриванском походе, еще не поправился и не мог предпринять тяжелый зимний переход через высокий снежный хребет, не имея у себя ни обоза, ни лошадей под артиллерию. В этом смысле Несветаев и донес главнокомандующему. Весьма характерен ответ на это князя Цицианова. Он соглашался отложить набег на Арктик до более благоприятного времени, но вместе с тем писал: «Не могу умолчать, однако, что я заключаю о каждом офицере, имеющем счастие служить в войсках государя императора, не иначе, что как, в случае востребовавшейся нужды, каждый из них для пользы службы и для умножения славы российского оружия охотно отдаст для подъема и своих собственных лошадей…»

Письмо это было отправлено 25 января, а через два дня Несветаев ответил, что «сколь ни трудно в скорости привести артиллерию и обоз в положение, способное к действию, но за всем тем он не умедлит поспешить, собрав под артиллерию артельных лошадей и отдав своих собственных».

Непредвиденные обстоятельства, однако, задержали этот поход. Случилось, что в это самое время Будаг-султан был вызван в Эривань и там задержан вероломным образом. Хан потребовал за него выкуп в 30 тысяч рублей, угрожая в противном случае выселить всех его подвластных в Эриванское ханство. Шурагельцы, не желая платить контрибуции, в свою очередь обратились к русским, и Несветаев поспешил воспользоваться столь благоприятным оборотом дела для присоединения Шурагельской области к нашим владениям.

В письме к Цицианову он настаивал на важности ее приобретения как страны, издревле славившейся своим хлебородием и необходимой для нас потому, что она прикрывала Грузию не только со стороны Эривани, но и со стороны турецких крепостей Караса и Ардагана (Шурагелем называется возвышенная равнина по берегам западного Арпачая, входящая ныне в состав Шурагельского округа Карсской области и Александропольского уезда Эриванской губернии. В древней истории Шурагель известен под именем Ширака, который славился своими житницами. Селение Арктик расположено при северо-западной подошве Алагеза).

Весь успех предприятия Несветаев принимал на личную ответственность и брался выполнить его с теми незначительными средствами, которые находились у него под руками. Желая, однако, обеспечить себе успех, Несветаев потребовал, чтобы шурагельцы выдали ему аманатов и заготовили провиант. Между тем войска эриванского хана уже спешили занять владения султана. Шурагельцы молили о помощи, соглашаясь на все наши условия, и даже выставили 800 самар пшеницы безденежно.

Несветаев не стал более медлить. С частью Саратовского полка (250 штыков) он 27 марта 1805 г. выступил из Караклиса, а уже 30-го занял Арктик, где сын Будаг-султана, а за ним старшины и народ беспрекословно присягнули на подданство русскому государю. Условия подданства были изложены в особом постановлении. «Как Шурагельское владение, - сказано в этом акте, - отныне и навсегда присоединяется к Грузии, а следовательно, и к Всероссийской империи, то султан обязуется отказаться от всякой другой зависимости, кроме Российской империи, и признавать над собою и владением своим только Всероссийское самодержавие. В знак своего верноподданнического усердия он обязуется платить ежегодно дань в 2 тысячи рублей серебряною монетою и отбывать все те повинности, которые отбываемы были эриванскому хану.

Кроме того, по азиатскому обычаю, он обязуется дать в аманаты одного из своих сыновей и принять к себе русского моурава для представления через него своих нужд и просьб к высшему начальству. Со своей стороны главнокомандующий священным именем государя императора обещает султану, что он навсегда останется владетелем шурагельским и достоинство сие сохранит на вечные времена в его колене; что доходы с его владений, так же, как суд и расправа, предоставлены будут в полную его волю на прежних правах, кроме дел уголовных, по коим суждение будет производиться в Тифлисе, потому что смертная казнь и увечье в кротком российском правлении не существуют».

Эриванский хан, приведенный в уныние (как выражается Цицианов) потерей богатой Шурагельской области, выставил на границе ее трехтысячное войско, которое своими беспрерывными набегами вынудило наконец Несветаева идти в ханство и разорить ближайшие селения, служившие притоном для наших беглых татар. Несветаев выступил из Арктика 1 мая, но пограничные селения оказались пустыми. Ханское войско, татары, мирные жители - все искали спасения за крепкими стенами Эчмиадзина. Посланный за ними в погоню казачий Агеева полк настиг, однако, бегущих и отбил у них весь скот и имущество.

«После такого успеха, - доносил Цицианов, - сей генерал, не зная для себя опасностей и не измеряя силы своей с силою неприятеля, хотя и писал мне, что намерен идти к самому Эчмиадзинскому монастырю, в 18 верстах только лежащему от Эриванской крепости, но я, дабы не подвергнуть опасности небольшой отряд, состоявший всего из 180 человек пехоты да 220 казаков, приказал ему возвратиться назад и ограничиться только защитою наших границ».

Но пока писалось это предписание, Несветаев был уже в Эчмиадзине. Гоня перед собой бегущие толпы, он по их следам занял первопрестольный монастырь и появился даже под самыми стенами Эриванской крепости, вызвав страшную панику во всем населении края.

Несветаев нашел монастырь пустым. Все драгоценные иконы, утварь и мощи святых угодников были из него вывезены частью самим Цициановым при возвращении из Эриванского похода, частью похищены лжепатриархом Давидом, намеревавшимся бежать с ними в Турцию. Только перед иконой Спасителя теплилась большая, украшенная драгоценными камнями лампада, возбуждавшая к себе благоговейные чувства даже в мусульманах.

Лампада эта - памятник пребывания здесь Надир-шаха, принесшего ее в дар христианскому Богу после чудесного исцеления своего от тяжкой болезни. Легенда говорит, что во время страданий он слышал во сне неведомый голос, повелевавший ему идти в Эчмиадзин и там перед иконой Спасителя помолиться о своем исцелении. Он видел во сне даже саму икону, которая глубоко запечатлелась в его памяти. Рассказывают далее, что шах, никогда прежде не бывавший в Эчмиадзине, сразу узнал в иконе Спасителя ту, которую он видел во сне. Пораженный, он пал перед ней в молитве и выздоровел. Благодарный шах подарил тогда монастырю 12 селений и прислал лампаду с повелением, чтобы она день и ночь горела перед иконой. Шахские грамоты и самый фирман, свидетельствующие о чуде, сохраняются доныне в серебряном ковчеге, под мраморной плитой у подножия чудотворного образа. Несветаев не взял ее с собой, опасаясь, что персияне, не найдя в храме этой лампады, разрушат сам монастырь.

Однако генерал взял с собой кусок дерева, оставшийся по преданию от Ноева ковчега, святое копье, которым был прободен Спаситель, десницу св. Григория, просветителя Армении, разысканные им под грудами камней и мусора. Все эти святыни доставлены были им в Тифлис, где армянское духовенство с целым сонмом архиереев во главе встретило их и с подобающей торжественностью внесло в кафедральный Ванкский собор.

ИМЕЮ СЧАСТИЕ ДОНЕСТИ ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, - ПИСАЛ КНЯЗЬ ЦИЦИАНОВ ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ АЛЕКСАНДРУ ПЕРВОМУ, - ЧТО БОГАТЕЙШАЯ, ХЛЕБОРОДНАЯ ШУРАГЕЛЬСКАЯ ПРОВИНЦИЯ, ЖИТЕЛИ КОТОРОЙ НЕРЕДКО СВОИМИ НАБЕГАМИ ОБЕСПОКОИВАЛИ ПАМБАКСКИЕ СЕЛЕНИЯ, ПАЛА К СВЯЩЕННЫМ СТОПАМ ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА И ПРИСОЕДИНЕНА К ОБШИРНЕЙШЕЙ ВСЕРОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ.

В то же время Цицианов для успокоения армянского народа издал прокламацию, в которой говорилось, что все святыни забраны им единственно для сбережения от лжепатриарха Давида, расхитившего уже сокровища Эчмиадзинского монастыря, но что, когда Богу угодно будет восстановить на патриаршем престоле патриарха Даниила или Эчмиадзин будет под русским правлением, тогда все сие будет возвращено в целости оному монастырю как собственность, никем не отъемлемая».

Таким образом, влиянию эриванского хана на все соседние племена был нанесен веский удар и Шурагельская область осталась за Россией навсегда залогом будущего присоединения к ней и всей Эриванской области.

«Имею счастие донести Вашему Императорскому Величеству, - писал князь Цицианов, - что богатейшая, хлебородная Шурагельская провинция, жители которой нередко своими набегами обеспокоивали памбакские селения, пала к священным стопам Вашего Императорского Величества и присоединена к обширнейшей Всероссийской империи».

Блистательная осетинская экспедиция минувшего года доставила Несветаеву уже орден св. Георгия 4-й степени, пожалованный ему лично государем, а потому Цицианов в представлении своем писал: «Так как приобретение богатой Шурагельской провинции есть дело во всем пространстве смысла генерал-майора Несветаева, который, умев вовремя воспользоваться притеснением, делаемым детям Будаг-султана, содержавшегося в заточении у эриванского хана, предложил мне оное приобретение, и тогда, когда в конце зимы у него не более 400 человек было под ружьем, представил мне во всей ясности возможность занять Арктик (столицу сей провинции) и детей султанских взять под защиту. А потому дерзаю испрашивать сказанному генералу в справедливую награду орден св. Владимира 2-й степени, минуя анненскую ленту. Сие одно может сего поседевшего в службе офицера поощрить к будущему времени на большие подвиги, яко известного у наших соседей, потому что штыками открыл путь прошлого года в Грузию через горы и называют его «горский генерал».

Почти одновременно с присоединением Шурагельской области последовало также присоединение к России ханств Карабагского и Шекинского.

Враждебное положение Персии напомнило князю Цицианову об отложенном на время деле о подданстве Карабаха и Шеки. Весной 1805 г. он получил достоверное известие о сосредоточении в Тавризе значительных сил, назначенных для вторжения в Закавказье. Ввиду этого представлялось очень важным заручиться присягой на верность правителей областей, лежавших на пути вторжения, так как она обязывала их принять дружески русские войска и оказывать им посильное вспоможение.

Выше уже было сказано, что переговоры об этом начались с обоими правителями вслед за покорением Ганжи и что Ибрагим-хан карабагский после небольшого сопротивления выразил готовность подчиниться требованиям главнокомандующего. Но Мамед-Гасан-хан шекинский, несмотря на сделанное ему Цициановым грозное предостережение, продолжал упорствовать, рассчитывая на свои связи с соседним Дагестаном. Цицианову не пришлось, однако, приводить в исполнение свои угрозы: правитель Нухи был низвергнут братом его Селим-ханом.

Братья издавна враждовали между собой. В ноябре 1795 г., когда Ага-Магомед-шах персидский стоял в Муганской степи, Мамед-Гасан-хан находился при нем со своими войсками. Селим-хан, скрывавшийся в Дагестане, воспользовался этим случаем для овладения Нухинским ханством. В следующем году, когда корпус графа Валериана Зубова находился в прикаспийском крае, Селим-хан даже присягнул на русское подданство, конечно, с единственной целью - укрепить этим за собой ханскую власть.

Но вскоре русские войска должны были покинуть завоеванные области, и Мамед-Гасан-хан при помощи персиян сел снова на ханство в Нухе. Изгнанный Селим нашел убежище в Шуше у своего тестя Ибрагим-хана.

После падения Ганжи он обратился к князю Цицианову с письмом, в котором, напомнив о принятии им подданства в 1796 г., просил восстановить его на ханстве, причем обязывался ежегодно платить в виде дани 7 тысяч червонцев и принять постоянный русский гарнизон. Предложение это вполне соответствовало планам Цицианова.

Мать Селим-хана была грузинкой и через нее он состоял в родственных связях с грузинскими княжескими фамилиями. Знаменитый герой Бородина - Петр Иванович Багратион приходился ему родным дядей. Цицианов рассчитывал при помощи этих родственников направлять поведение Селим-хана.

КОГДА ГЕНЕРАЛ-МАЙОР НЕСВЕТАЕВ ЗАДЕРЖАЛ В КАЧЕСТВЕ ЗАЛОЖНИКОВ ДЕСЯТЬ ШУРАГЕЛЬСКИХ ЖИТЕЛЕЙ, КНЯЗЬ ПАВЕЛ ЦИЦИАНОВ НЕ ОДОБРИЛ ЭТОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ. «Я НЕ СЧИТАЮ, - ПИСАЛ ОН НЕСВЕТАЕВУ, - ЧТОБЫ ПОДОБНОЕ СРЕДСТВО БЫЛО ПРИЛИЧНО ДЛЯ НЕПОБЕДИМЫХ РОССИЙСКИХ ВОЙСК, А ПОТОМУ ПРЕДПИСЫВАЮ ВАМ ОТПУСТИТЬ ЗАДЕРЖАННЫХ ШУРАГЕЛЬЦЕВ…

С другой стороны, брак претендента на Шекинское ханство с дочерью Ибрагим-хана карабагского давал надежду на то, что они будут влиять друг на друга в благоприятном для видов главнокомандующего смысле.

Все эти соображения побудили князя Цицианова обещать Селим-хану поддержку в его честолюбивых замыслах. Дело устроилось, однако, само собой без вмешательства русской власти в распрю между братьями. В начале 1805 г. Селим уже сидел в Нухе со званием хана шекинского. Донося государю об этом успехе в исполнении предначертанного плана, князь Цицианов приложил к своему рапорту особую записку о подробностях дела, чтобы дать понятие «об адской хитрости и вероломстве» народов, среди которых ему приходилось действовать.

Подробности эти действительно очень характерны. Получив от Цицианова только обещание помочь, Селим-хан обратился с просьбой о содействии к Мустафе-хану ширванскому. Этот последний, изъявив полную готовность помочь ему, пригласил его к себе и выступил со своими войсками к Нухе.

Мамед-Гасан-хан приготовился было к сопротивлению, но видя несоразмерность своих сил и явное нежелание своего народа сражаться против Селим-хана, снял с себя саблю, повесил ее на шею в знак покорности и приказал отвести себя к ширванскому хану. Селим считал цель свою достигнутой, но Мустафа-хан объявил, что не поставит его на ханстве до тех пор, пока он не даст в залог дружбы сына и дочь.

Селим поспешил исполнить это требование, а Мустафа-хан тайно отправил в Нуху наибов для управления ханством от своего имени и для захвата имущества Мамед-Гасан-хана. Селим, проведав об этом, послал нухинскому народу увещание не слушаться ширванских наибов. В Нухе находился в то время брат Селима - Фет-Али-бек, лишенный зрения Мамед-Гасан-ханом. Мустафа предложил ему ханство, если даст в заложники своего сына. Когда тот подчинился требованиям, Мустафа, имея в своей власти детей обоих братьев, отказал Селиму в ханстве и предложил ему владение в Ширване. Селим выразил притворно согласие, а между тем отправился тайно в Нуху, где брат, беки и народ признали его ханом и дали присягу.

Таким образом, заветное желание Селима исполнилось. Сознавая, однако, что без поддержки русской власти ему не удержаться на ханстве, он обратился к Цицианову с уверениями в своей преданности.

ЭРИВАНСКИЙ ХАН, ПРИВЕДЕННЫЙ В УНЫНИЕ (КАК ВЫРАЖАЛСЯ КНЯЗЬ ЦИЦИАНОВ) ПОТЕРЕЙ БОГАТОЙ ШУРАГЕЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ, ВЫСТАВИЛ НА ГРАНИЦЕ ЕЕ ТРЕХТЫСЯЧНОЕ ВОЙСКО, КОТОРОЕ СВОИМИ БЕСПРЕРЫВНЫМИ НАБЕГАМИ ВЫНУДИЛО НАКОНЕЦ НЕСВЕТАЕВА ИДТИ В ХАНСТВО И РАЗОРИТЬ БЛИЖАЙШИЕ СЕЛЕНИЯ, СЛУЖИВШИЕ ПРИТОНОМ ДЛЯ НАШИХ БЕГЛЫХ ТАТАР.

Главнокомандующий отвечал ему: «Уверяю вас словом моим, коему я никогда не изменял, что просимые вами помощь и защита не будут от вас изъяты. Но прежде нежели вы ступите в высокое всероссийское покровительство и подданство, нужно между нами сделать постановление, долженствующее быть утвержденным всемилостивейшим моим Государем. К составлению же того постановления потребно, чтобы вы приняли от меня предложения, состоящие в следующем: 1) дать сына вашего в аманаты; 2) в знак подданства давать ежегодно до 7 тысяч червонцев; 3) пятьсот человек российского войска, долженствующие защищать владение ваше, довольствовать провиантом; 4) построить земляную крепость на избранном моими офицерами месте и по их плану, давая для сего потребное число работников. Буде вы на все сие согласитесь и меня о том известите, тогда я, сделав проект постановления, пошлю оный к вам, так как и к Ибрагим-хану шушинскому я отправил с офицером российских войск, и коль скоро буду я извещен, что все в том постановлении описанное вы принимаете и на все согласны, то я, считая в будущем месяце быть в Елизаветполе, буду ожидать вас к себе для подписки постановления и для принятия по обряду вашему присяги на верноподданство».

В начале мая 1805 г. Цицианов прибыл с отрядом в Елизаветпольский округ и, став лагерем на Курак-чае, пригласил к себе обоих ханов. После нескольких попыток уклониться от свидания под разными предлогами они должны были в конце концов подчиниться требованию главнокомандующего.

Трактат, заключенный с Ибрагим-ханом 14 мая 1805 г., состоял из 11 артикулов. Первым из них хан карабагский от имени своего и наследников и преемников своих навсегда отрицался от всякого вассальства или, под каким бы то титулом ни было, от всякой зависимости от Персии или иной державы и признавал над собой и своими преемниками самодержавную власть всероссийского государя. В силу этого признания Ибрагим-хан обязывался без предварительного согласия главноуправляющего в Грузии не иметь сношений с окрестными владельцами (артикул четвертый); снабжать русские войска, пребывающие в ханстве, провиантом за установленную цену и давать рабочих для устройства дорог (артикул шестой); сохраняя пользование обыкновенными доходами ханства, платить в виде дани 8 тысяч червонных и, по обычаю азиатскому, сверх присяги на верность дать в заложники своего внука на всегдашнее пребывание в Тифлисе (артикул восьмой).

Со своей стороны князь Цицианов, по высочайше предоставленных ему полномочиях и власти, от имени государя поручился за сохранение целости владений Ибрагим-хана (артикул второй) и за преемство ханской власти в его нисходящем потомстве. Причем достоинство каждого хана подлежало каждый раз утверждению (артикул третий). Жители карабагского владения, как верноподданные, признавались наравне с прочими, населяющими обширную Российкую империю. Власть, сопряженная с внутренним управлением, суд, расправа и доходы предоставлялись в полную волю правящего хана. Для охранения же его и всего владения вводился в Шушинскую крепость русский гарнизон в составе 500 человек с артиллерией. В случае надобности оборонять ханство военной рукой отряд этот мог быть усилен, смотря по обстоятельствам и по нужде (артикул пятый). Наконец, в силу артикула седьмого Ибрагим-хану и его преемнику жаловалось знамя с гербом Всероссийской империи. На войну, если бы потребовалось, никто, кроме самого хана, не мог выезжать с этим знаком ханского достоинства и власти.

Трактат, заключенный с Селим-ханом 21 мая 1805 г. в том же лагере на Курак-чае, отличался от карабагского только размером ежегодной дани, определенной в 7 тысяч червонцев, и мелкими подробностями относительно количества и сроков поставки провианта и пр. Русский гарнизон в составе 500 чел. с пушками предполагалось поставить не в Нухе, а в крепости, построенной на месте по указанию главнокомандующего.

Князь Цицианов был очень обрадован достигнутым успехом. Бескровное присоединение двух ханств давало России неисчислимые выгоды (и политические, и материальные), значение которых должно, конечно, ценить с точки зрения тогдашнего положения нашего за Кавказом.

Представляя императору Александру ключи Шушинской крепости и трактат, заключенный с Ибрагим-ханом, Цицианов в следующих выражениях изобразил выгоды этого акта: «1) Карабаг по своему местоположению может быть почитаем воротами в Азербайджан, следовательно, и в Персию, а потому и будет держать их в страхе; 2) Карабагом сближается Грузия с Баку, предложенным к занятию сею осенью; 3) когда в Сальяне возведено будет укрепление и Джеват-место, где Кура с Араксом соединяется, будет от ширванского хана отнято, яко местечко, всегда принадлежавшее карабагскому хану, тогда из Астрахани суда могут приходить в Джеват или Сальян с товарами, ничего не значащими, и получать взамен оных из Карабага и Шемахи шелк, а из Елизаветполя квасцы».

Польза приобретения Шекинского ханства заключалась, по мнению князя Цицианова, в том, что «часть войска российского, там расположенного, будет служить преткновением лезгинцам для набегов и хищничества. А вероломные джарцы сим расположением войск, так сказать, блокированы, и при первой какой-либо шалости Алазанский пост может единовременно ударить на них спереди, а шекинский отряд во фланг и тем, держа их в страхе, заставить их быть покорными. Сие я почитаю главнейшей пользой для Грузии и вообще для здешнего края, а второю, не менее важною, то, что ворота в Баку из Елизаветполя лежат чрез оное владение, следовательно, караваны с товарами могут быть всегда обеспечены».

Начавшаяся вслед за присоединением ханств война с Персией вполне оправдала ту поспешность, с которой Цицианов вел дело о принятии в русское подданство ханов карабагского и шекинского. Хотя русский отряд, действовавший против персиян, как увидим, не получил от них прямой и существенной помощи, тем не менее пребывание в Шуше и в шекинском владении наших гарнизонов удержало жителей ханств от открытого перехода на сторону неприятеля.

Предвестниками персидской войны явились волнения среди джарских лезгин, возбужденных эмиссарами Баба-хана. Еще задолго до открытия военных действий джарцы стали собираться в партии, намереваясь повторить прошлогодние набеги, доходившие в то время, когда князь Цицианов находился под Эриванью, почти до самого Тифлиса.

Казалось бы, что два полка, стоявшие на урочище Пейкаро, должны бы представлять собой достаточно внушительную силу против такого неприятеля, как джарцы. Но, как писал князь Цицианов, эти полки были грозны неприятелю разве своими именами, но никак не численностью. Некомплект был так велик, что во всех трех батальонах Кабардинского полка считались под ружьем 680 человек. Из них 215 числились больными, 125 находились в Александровском редуте и 125 стояли в Тионетах, где еще не совсем потух хевсурский мятеж, возженный в 1804 г. царевичем Парнаозом. Таким образом, в лагере оставалось всего 215 штыков.

Другой полк - 15-й егерский находился еще в худшем состоянии. Князь Орбелиани настойчиво просил подкреплений, указывая на опасность, которой могли подвергнуться и небольшой отряд, стоявший в Тионетах, и Александровский редут, выдвинутый за Алазань и отделенный от лагеря почти пятиверстным лесом. Цицианов отправил на усиление его часть батальона Тифлисского полка, снятого с борчалинской дистанции, и надо сказать, подкрепление это явилось как нельзя более кстати. 26 марта 1805 г. девять тысяч лезгин, предводимых Халил-беком, сыном Сурхая казикумыкского, скрытно подобрались, пользуясь лесистой местностью, к самому форту и кинулись на приступ. Крепостной форштадт был занят ими сразу и толпы полезли на вал. Ночная тревога подняла на ноги весь гарнизон. К счастью, 125 кабардинцев и 25 солдат Тифлисского полка, застигнутые почти врасплох, не дрогнули под натиском тысячной массы. Штурм был отбит, лезгинское знамя взято и неприятель, выбитый из форштадта, отступил, оставив вокруг редута более 130 тел.

Победа стоила нам, однако же, 52 человек, следовательно, целой трети отряда. Ввиду возможности подобных предприятий со стороны лезгин ослабить пост на Алазани было бы крайне рискованно. Цицианов, выдвигая войска на персидскую границу, не мог взять оттуда ни одного человека. Таким образом, сотням наших солдат предстояла борьба с десятками тысяч врагов.

Продолжение следует

---